Воспоминания А.И. Кузьмина
* Высокочтимый господин Н.С.Третьяков .
Сердечно благодарю Вас за письмо от 31 марта 1994 г. Рад, что дворец и парк вос-станавливают, что они обрели в Вас и Ваших единомышленниках энтузиастов, желающих возвратить разрушенные и разграбленные сокровища.
Помоги Вам Бог!
Мое сердце принадлежит Гатчине!
Очень сожалею, что не могу быть вместе с Вами, ибо, как сказал писатель:
-Нищ есмь, стар, скорбен и убог, и увечен, и мизерен, и дел нести не могу.
Ваш, Александр И.Кузьмин
3 мая 1994 г.
Р.S. Высылаю, обещанные глубокоуважаемой Ирине Эдуардовне воспоминания: "Конец театра Абсурда", "Неисполненный приговор"; книги А.Кузьмина: "Паруса, изо-рванные в клочья, "Героическая тема в русской литературе", "Повесть, как жанр литерату-ры"; В.Курбатова . Гатчина, С.Балаевой Gatchina, а также открытки.
А.К.
* В публикации сохранены орфография, грамматика и пунктуация автора.
Анкета.
1. Кузьмин
2. Александр
3. Иванович
4. Родился в Санкт-Петербурге 22 марта 1916 года.
5. Филолог, доктор филологических наук.
6. Литератор, в 1941 г. окончил филологический факультет Ленинградского гос. Универ-ситета
7. Рядовой, командир стрелкового взвода 780 стрелкового полка, 214 С.Д., 65 армии; тя-жело ранен в Сталинграде 20 марта 1943 года.
Место работы: 1. слесарь Паровозного депо Гатчина 1933-1935 г.
2. студент филфака Л.Г.У. 1935-1941 г.
3. нештатный экскурсовод Гатчинского дворца-музея 1935-1941 г.
4. служба в Советской Армии 1941-1946 г.
5. научный сотрудник Останкинского дворца-музея в Москве 1946-1955 г.
6. преподаватель кафедры иностранных языков ин-та Москвы 1955-60 г.
7. научный сотрудник музея "Абрамцево"1960-1963 г.
8. ст. научный сотрудник Института Мировой литературы АНСССР док-тор наук 1963-1986 г. <пункты 8-10 отсутствуют в оригинале – И.Р.>
11. Награжден орденами: "Красная Звезда", "Отечественной войны"I степени, медалями…
12. Автор книг:
"Крепостные мастера". 1953 г.
"У Золотых ворот".1958 г.
"Паруса, изорванные в клочья".1963 г.
"Героическая тема в русской литературе"1971 г.
"Военная героика в русском народном поэтическом творчестве". 1981 г.
"У истоков русского театра". 1984 г.
"Повесть, как жанр литературы" 1984 г.
Автор 50-ти < в рукописи неразборчиво - И.Р >.
Спектакль абсурда закончился!..
Директором Гатчинского дворца, сразу после Октябрьской революции 1917 г. был назначен какой-то, никому не известный, человек. Он не был ни историком, ни искусство-ведом, по-русски говорил с большим акцентом, у меня создалось впечатление, что он гра-мотой владел с трудом. Живший в Гатчине писатель Александр Иванович Куприн написал о нем рассказ: к советскому выдвиженцу ночью явился император Павел I, потребовал дать отчет о том, кому тот продал дворцовые ценности . К сожалению, рассказ не был за-кончен, занявшая Гатчину Белая армия отступила, ушел за кордон и Куприн. Рукопись нашли на столе писателя. В 1963 или 1965 гг. в Москве, на одном из торжественных засе-даний Государственного литературного музея, на котором присутствовали: дочь Куприна и жена Горького (сверху вставка "и я-"?), этот экс-директор передал рукопись музею в дар. Он не рассказал, что "ЧК" разыскивало писателя, дабы предать его "законному су-ду"…
Вероятно, рукопись в литературном музее сохранилась. Ее следовало бы издать.
По приказу В.И. Ленина, в 1918 г. началось изъятие церковных ценностей: "Имен-но теперь и только теперь, - писал вождь В.М. Молотову в секретном письме для членов Политбюро ЦК РКП(б), - когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей – самый бешеной и беспощадной энергией…" Изъятие ценностей началось и в императорских дворцах. Особенно плохо пришлось Гатчинскому дворцу: он был наиболее богат, победителям достался дешево, поэтому и разорять его было не жаль.
В Кухонном каре дворца получили жилье пролетарии, в Арсенальном каре распо-ложился штаб военных летчиков. Их аэродром был рядом, на т.н. "военном поле". Помню, мы с мамой навестили ее знакомую – медицинскую сестру Паплавскую, долго шли по длинному коридору Кухонного каре; сквозь открытые двери видели жизнь и быт его оби-тателей: в одной комнате на столике красного дерева стояли: чугун, кастрюля, сковород-ка… Какой-то мужик в галифе и туфлях на босу ногу рубил топором полено для буржуйки – Мир хижинам, война дворцам! Большинство "Ленинской гвардии" было далекоот мысли о личном обогащении, - в светлое будущее хотели придти налегке – без частной собствен-ности, музейные ценности не расхищали.
Очень немногие из этой гвардии понимали искусство; среди них был нарком про-свещения А.В. Луначарский. Анатолий Васильевич был несколько раз в Гатчине, на ули-цах города висели афиши о диспуте между ним и митрополитом Введенским. Луначар-ский любил Гатчинский дворец . В Москве, в его громадной квартире, убранной перво-классными произведениями, собирались артисты, художники, искусствоведы; мадам Ро-зенель как-то пригласила и меня, но я по каким-то причинам пойти не смог.
Дочь А.В. Луначарского Ирина в 1984 г. рассказывала мне, что у отца, в бюро в стиле Людовика XIV, в потайном ящике она нашла партийные документы, пролежавшие более шестидесяти лет. Этот уникальный предмет мог быть приобретен в Гатчине…
В Москве, Петрограде, Лондоне, Париже и других столицах мира были открыты специальные магазины по продаже произведений искусства, реквизированных во дворцах, помещичьих усадьбах, квартирах богатых буржуа России. Некоторые коллекционеры и ценители антиквариата за бесценок приобрели там много прекрасных вещей…
Первый раз я был во дворце на экскурсии в 1927 г. На дворцовом плацу перед братской могилой был митинг, посвященный десятилетию Октябрьской революции. Ора-торы клялись павшим товарищам довести их дело – всемирную победу социалистической революции – до конца. В почетной могиле перед дворцом были захоронены жертвы граж-данской войны . Среди них покоился прах нашего соседа по дому, комиссара Гвоздя. В то время многим казалось, что вест мир делится на комиссаров и не комиссаров. Гвоздь ра-бочий из Польши, служил в "ЧК", рассказывали, что часто он лично руководил расстрела-ми в Гатчине, Казнили не только врагов, но и случайных людей, имевших неосторожность сказать лишнее слово, – оставшихся верными привычкам и традициям. Жена Гвоздя – ее называли "Гвоздиха" – как-то доверительно сообщила моей маме, что на еврейском клад-бище ночью будут расстреливать двух девушек 16 и 17 лет, за то, что они в очереди за хлебом сказали: "при царе очередей не было"…
Гатчинцы говорили, что Гвоздь был виноват в смерти начальника царской охоты князя Дмитрия Борисовича Голицына . Старика убил собственный сын : "ЧК" пришло его арестовать; Гвоздь сорвал у почтенного старца погоны, случайно в доме в это время оказался сын, увидев, что отца – генерала русской армии обесчестили, выстрелил в него из пистолета, убил одного из чекистов и выпрыгнул со второго этажа в окно. "Старшину охотников" Д.Б. Голицына знал Л.Н. Толстой, некоторые его черты были запечатлены в образе графа Вронского в романе "Анна Каренина". Погибшего хоронили многие гатчин-цы.
Белой контрразведке удалось захватить комиссара Гвоздя; его расстреляли в парке "Зверинец" (красные казнили свои жертвы на еврейском кладбище; белые – в "Зверинце"). Когда, по приказу Советских властей, эксгумировали трупы расстрелянных, чтобы пере-захоронить перед дворцом, заметили, что к рубахе Гвоздя с внутренней стороны была пришпилена бумажка, на ней были фамилии тех, кто его выдал. Расстрелянный комиссар нанес пинок своим врагам с того света: их расстреляли.
Плац перед дворцом в Гатчине, подобно римскому Форуму, был центром общест-венной жизни города. Несколько раз в году сюда приходили демонстранты. На ветру по-лоскались флаги и транспаранты. Произносились зажигательные речи. В такие дни статую императора Павла I закрывали полотнищами – боялись, что основатель города ужаснется переменам, которые произошли за годы после переворота 1917 года.
Какой-то гатчинский пиита <поэт> сочинил стишок:
Нет ни совести, ни чести,
Все с дерьмом смешалось вместе,
С красным знаменем вперед,
Обалделый прет народ.
После митинга на плацу перед дворцом десятилетие Октябрьской революции было отмечено культурным мероприятием – пригласили на экскурсию во дворец. Однако, [же-лающих] осмотреть жилье "врагов трудового народа" оказалось мало – людей, которые объявили дворцам войну, не интересовали стили, в которых эти дворцы были выстроены. Те же, кто "интересовался стилями", пойти на экскурсию побоялись.
Почетных участников митинга пригласили на банкет в ресторан, расположенный сбоку Кухонного каре, в парке. Таковых оказалось человек 100-120; их сфотографировали перед фасадом дворца. Это была элита, которая начала в истории новую эпоху, – среди них, к сожалению, был и мой отец; почти все они были в прошлом либо рабочие, либо во-енные: солдаты, прапорщики… очень мало было людей с образованием. Стол в ресторане ломился от яств и бутылок, произносили тосты за победу в "мировом масштабе", за вож-дей; пели революционные песни: "интернационал", "смело, товарищи, в ногу", менее ре-волюционные: "яблочко"; плясали; начали выяснять отношения, вспоминать обиды. Ко-мандир Федор Куцков схватил кого-то "за грудки". Мама, папа и я вышли из-за стола, на-чали побираться к выходу.
- Катя, это тебе, от наших ребят! – остановил маму Егор Маяк– герой гражданской войны, награжденный орденом "Красного знамени". Егор на нетвердых ногах нес громад-ное фаянсовое блюдо с заливной рыбой.
- Егор, ты сошел с ума,- уговаривала мама дарителя, - это блюдо взято из дворца, его нужно возвратить!
- Директор дворца – наш парень – спишет!
Праздновавшие юбилей Советской власти участники "пира Валтасара" в гатчин-ском ресторане были убеленными сединой подростками, поверившими в сказку о всеоб-щем счастьи. В этом возрасте впервые у человека появляется ощущение своей ценности, оно носит упрощенную демонстративную форму, возникает культ силы, он становится единственным мерилом оценки человека…
О светлом будущем особенно много любили говорить люди с темным прошлым. Надежда на это будущее мало отличалась от веры в загробную жизнь; то и другое – для верующих. Я до сих пор помню слова песни, услышанные в то время:
Бога нет, царя не надо,
Без царя мы будем жить.
У нас есть товарищ Ленин
Мы ему будем служить…
Ленинизм - это вера без бога!
В годы военного коммунизма посетителей Гатчинского дворца угощали после экс-курсии бесплатным обедом. На севрском фарфоре и английском фаянсе подавали суп из селедочных головок, на второе – кусок жмыха, или вобла. В некоторых комнатах, в ками-не тлел каменный уголь. В 1927 г. бесплатного угощения уже не было.
В промерзшем вестибюле центрального корпуса дворца посетители надевали ков-ровые шлепанцы. В комнате "дополнительной экспозиции" рассказывали о торговом ка-питале "как ведущем факторе истории России до февральской революции 1917 года", о реакционной политике русского царизма, о тяжелой жизни крестьян и рабочих, о кресть-янских восстаниях…
Первым экскурсоводом, которого я встретил в Гатчинском дворце-музее, была вы-сокая, плохо одетая Надежда Федоровна Пантюшкина . Она приводила посетителей в Оружейную и Чесменскую галерею. В Аванзале дворца над камином висел портрет Импе-ратора Павла I работы художника С. Тончи . – Нет прошедшего, - писал этот итальянец, – но его воображает тщетное воспоминание. Нет будущего – его рисует необузданная наде-жда. Есть одно настоящее, но в одно мгновение оно переходит в лоно небытия.
Тончи запечатлел это мгновение небытия. Павел I был изображен в священной одежде Византийских императоров – далматике, с атрибутами Мальтийского ордена.
В Аванзале стоял стенд, знакомивший с внешней политикой России, но вскоре его убрали.
Необычайно красивы были парадные комнаты: Мраморная столовая, с колоннами коринфского ордера; Тронная, Малиновая гостиная, Парадная опочивальня…
Искусство не только отражение, но и активная преобразующая сила, способная из-менить человека. Посещение Гатчинского дворца-музея сделало нас добрее и лучше…
В Овальном будуаре Марии Федоровны – фортепиано с клавиатурой из черепахи и перламутра. Многие монархи XVIII века увлекались музыкой: прусский король Фридрих II играл на флейте, Павел и Мария Федоровна выступали на сцене дворцового любитель-ского театра, пели. Исполнялись оперы Бортнянского на французское либретто Ляфер-мьера: "Сокол" (1786), "Сын соперник, или новая Стратоника" (1787); пасторальная коме-дия "Праздник сеньора" (1786), сонаты для фортепиано, квартеты, квинтеты… Главным в творчестве Бортнянского была хоровая музыка (с 1779 г. он был капельмейстером при-дворного хора; с 1796 г. – управляющим певческой капеллой)…
Скромнее верхних, парадных комнат, выглядели личные покои Павла I на первом этаже Гатчинского дворца. Этим комнатами после смерти императора 11 марта 1801 года никто не пользовался: Нижняя Кавалерская, Нижняя Тронная, Кордегардия… С раннего детства Павел увлекался военным делом. Екатерина II присвоила ему звание генерал-адмирала и шефа Кирасирского полка. В Гатчину Павел затребовал батальон морских солдат и эс-кадрон кирасир. Они были переодеты в темно-зеленые длиннополые мундиры, треуголь-ные, с широким галуном, шляпы, парики. Когда А.В. Суворов получил мерку и палочку для определения длинны косы, он выбросил ее со словами: "Пукля не пушка, коса не те-сак, я не немец, а природный русак". В Кордегардии на высоких, в рост, манекенах, была надета форменная одежда полков армии Павла I. При входе в Кордегардию висел боль-шой портрет прусского короля Фридриха II , военному гению которого поклонялся Павел I; на стенах портреты его сподвижников. Среди них портрет адмирала Григория Григорь-евича Кушелева , учителя многих моряков, автора устава мореплавания: "Рассуждения о военно-морских сигналах"; Алексея Андреевича Аракчеева и других. Любимец Павла I Аракчеев, сын бедного дворянина, часто недоедал, учился в кадетском корпусе, сам сти-рал свое белье, особенно берег единственную пару лосин, стал комендантом Гатчины, за-тем инспектором артиллерии, и наконец, военным министром: "Сначала он был употреб-лен… как исправительная мера для артиллерии, - писал о нем известный мемуарист Ф.Ф. Вигель , – потом как наказание всей армии и под конец мщение всему русскому народу"* <Под символом * публикуются сноски автора воспоминаний – И.Р.>.
Любимцем всей армии был противник павловской военной муштры Александр Ва-сильевич Суворов. В Кордегардии был бюст Суворова работы Демут-Малиновского ; портрет работы неизвестного художника XVIII в., гравюры и топографические карты. Су-воров мальчиком, посетил с отцом поместье Ганнибала в Суйде , бывал в Гатчине, ко-мандовал Ингерманландским полком .
Ингерманландский полк набирался в основном из жителей Ижорской земли, следо-вательно Гатчины. Суворов помнил ингерманландцев, приведем один пример. При штур-ме турецкой крепости Измаил (ее обороняли 300 орудий, 35 тысяч солдат) Суворов доно-сил Г.А. Потемкину : "…генерал-майор де Рибас похваляет подвиги и неустрашимость подполковника Достанича, командующего частью войск от воды при штурме. …Он же, господин подполковник Достанич рекомендует Ингерманландского пехотного полку ка-питана Кузьмина" (Ивана). (А.В. Суворов. Документы, т. II, 1951, с. 573.) Существовала традиция в семье Кузьминых одного из мальчиков называть Иваном. Среди аборигенов Гатчины господствовало мнение, что на Бомбардирской улице (ныне Чкалова) жили су-воровские пушкари.
Нет нужды рассказывать о всех комнатах дворца-музея, связанных с пребыванием Павла I. В Овальный кабинет, по завещанию императрицы Марии Федоровны, в 1833 году были перевезены: складная кровать, мундир, трость и сапоги, свидетели цареубийства 11 марта 1801 года в Михайловском замке.
В Арсенальном каре показывали комнаты императоров Николая I, Александра II, Александра III. При Николае I дворец был перестроен, работами руководил архитектор Р. Кузьмин. Говорилось об эклектизме, беспринципном использовании элементов различ-ных стилей, о давно отжившей свой век готике и рококо.
Император Николай I - был "мстительный и жестокий"; Александр II – продолжа-тель дела своего отца – вынужден был провести "половинчатые реформы"; Александр III, якобы прозванный "бычком" и "мопсом", обладал умеренными умственными способно-стями, был "царь-миропорец". Гатчина была центром реакционной политики. Теперь, в конце XX столетия стало очевидным, что это результат сознательной политики любителей "национальных потрясений", либо ошибки. Простим заблуждения историков, часто их принуждали делать подобные высказывания. Напомним, что долгое время наша страна была лишена не только искусствоведческого, но и гуманитарного образования. 4 марта 1921 года В.И. Ленин издал декрет: "О плане организации факультетов общественных на-ук Российских университетов". Были упразднены философские и филологические факуль-теты (Горький предложил Ленину организовать литвуз с кафедрами по языкознанию, фольклору, истории литературы: "Гм-гм, – ответил Ленин, прищуриваясь и похохатывая, – своих профессоров у нас нет, а буржуазные такую историю покажут. …Нет, сейчас нам этого не поднять…") Не готовили и музейных работников.
По стране катилось огненное колесо репрессий. Были расстреляны многие участ-ники праздника 10-летия Октябрьской революции, сфотографированные перед фасадом дворца, пировавшие на банкете в ресторане в парке, за Кухонным каре Гатчинского двор-ца. Организаторами большевиков были в Гатчине Сойту и Рокк . "Рыжий эстонец Сой-ту" утонул в Черном озере; Рокк работал счетоводом в бухгалтерии паровозного депо Гат-чина-товарная. Тихий, скромный человечек не был приспособлен ни к какой практической деятельности, напрасно от него требовали, чтобы "повысил свою грамоту", пошел на ка-кие-нибудь курсы. Рокк испуганно отказывался… В 1931-1934 гг. я работал слесарем в паровозном депо, общался с ним.
В Гатчинском Доме культуры проходил суд над "Врагами народа", который транс-лировался по радио; были осуждены многие; Рокк, кажется, уцелел.
В 1935 г. я закончил рабфак Ленинградского института инженеров железнодорож-ного транспорта, поступил на философский факультет недавно открывшегося Ленинград-ского института истории, философии, литературы и лингвистики. Через год философский факультет разогнали; преподавателей арестовали; мне удалось поступить на филологиче-ский факультет Ленинградского университета.
Я мечтал работать в Гатчинском дворце. Этот сказочный мир невозможно было за-быть. Виденное во дворце дополнялось прочитанным в книгах, рассказами папы, который <"будучи" зачеркнуто - И.Р.> учеником слесаря* бывал в его залах (отжигал паяльной лампой краску на каминных решетках, что-то ремонтировал.
Скоро судьба помогла мне осуществить мечту в Ленинграде.
Управление Культурно-просветительных предприятий Ленсовета открыло курсы по подготовке экскурсоводов в пригородных музеях. Принимали с высшим и незакончен-ным высшим образованием. Я поступил на эти курсы: "Довольствуйся настоящим, – учи-ли мудрецы, – но стремись к будущему!" Занятия проводились по вечерам, лекции читали приглашенные специалисты – историки искусства, музейные работники. Среди принятых на курсы были "новобранцы", впервые побывавшие в Эрмитаже и Русском музее, но встречались и опытные "мастера" – искусствоведы, закончившие "институт испуганной интеллигенции" (так в шутку называли Институт истории искусств, [находившийся] в Ле-нинграде, на Исаакиевской пощади и иные учебные заведения.
Для повышения квалификации и идейно-политического уровня" курсы посещали уже работающие сотрудники музеев: из Эрмитажа – Владислав Глинка , петергофец Се-мен Гейченко , павловцы – Станислав Трончинский , Анна Зеленова , Зоя Вейс , цар-скосельцы – Лемус , Пинус…
В Гатчинском дворце работать собирались немногие (малые заработки не вызывали желания) – Марианна Евгеньевна Глинка , Людмила Петровна Фролова , Афанасий Ге-оргиевич Лацкевич …
В воскресные дни занятия проводили по месту будущей работы. Гатчинский дво-рец-музей производил впечатление наиболее ухоженного; в нем было больше порядка, со-трудники были высококвалифицированными: Серафима Николаевна Балаева, Юрий Вик-торович Смирнов , Андрей Валентинович Пац-Помарнацкий , Маргарита Васильевна Дергачева , Ирина Константиновна Янченко . Дворец не отапливался, после занятий нас приглашали в "научную часть", на столе кипел самовар, на тарелках – горы бутербродов с ветчиной, колбасой, сыром. Директор изыскивал средства накормить будущих сотрудни-ков: добрый хозяин господин деньгам; финансисты в те времена не были чрезмерно эко-номны.
Штатные сотрудники дворца относились к новичкам с уважением; ждали от них реальной помощи.
Весной на курсах были сданы экзамены, проведены "показательные экскурсии". Моим оппонентом на этой своеобразной "защите" был В.М. Глинка; я стал экскурсово-дом.
Пригородные дворцы Петербурга должны были в XVIII веке: удивлять, приводить в изумление; они продолжали это делать и в веке XX. Посетители попадали в другой мир, где был вечный праздник. Казалось, что жизнь людей, которые в них обитали, походила на вечный менуэт с повторяющимися фигурами, и что жили эти люди не для себя, а для зеркал: "Друг друга отражали зеркала, взаимно умножая отраженье" . Поставленные друг против друга два зеркала распахивали непостижимую для ума бесконечность… Приседа-ли на выгнутых ножках кресла, словно замерзшие волшебные цветы сверкали люстры:
Лишь хрусталинку тронь –
Вся взволнуется люстра,
Звук бежит, как огонь,
От взаимного чувства…
Паркет, набранный из различных пород заморского дерева, расцветал под ногами, казалось, что цветы и ветви, его составляющие, занес через открытые окна ветер…
Портреты говорили о быстротечности времени. Убранство Гатчинского дворца представляло как бы застывшую музыку от Моцарта к Бетховену…
Комнаты Арсенального каре переносили в XIX век, более прагматичный, не менее насыщенный духовной жизнью.
Не меньшее очарование производил Гатчинский парк. У Петра I было Переяслав-ское озеро, где он учился морскому делу, у Павла I – Белое озеро в Гатчине. При Алексан-дре III на нем проводили испытание подводной лодки. Устроители Гатчинских парков стремились подчеркнуть естественную красоту и богатство озерного ландшафта. Вода в Гатчине была здоровой и чистой, водоемы изобиловали рыбой. В Белом озере водилась форель*.
Девиц легкого поведения называли в Гатчине и Петербурге "гатчинскими фореля-ми".
Во время экскурсии по дворцовому паку, я остановил посетителей на мосту Белого озера, луч солнца высветил большое, с метр, бревно. Неожиданно бревно поплыло, веро-ятно это была щука, помнившая время, когда по озеру ходили яхты под парусами.
Г.Р. Державин в стихотворении 1799 г. "На Гатчинские пруды в царствование им-ператора Павла I" писал:
На троне возседит господь сих мест высоко,
Как точку, зрит он мир пространный пред собой,
Как солнце, в мраке бездн провидит от глубоко
И видит в сих водах на дне песок златой
И рыба гонится за малою как рыбкой,
Но если б зрел он так все ясно и сердца
Блестящих вкруг него приятною улыбкой,
Тогда бы он познал, кто волк и кто овца.
(т. II, с 288)
Красоты гатчинских парков подвели великого поэта XVIII в. к раздумьям о Боге, о царящей в мире несправедливости. Через сто с лишним лет после Державина, русский по-эт Клычков скажет: "Молиться нужно не в церкви, а в лесу".
По подземному ходу "Эхо" посетители выходили к Серебряному озеру и "Восьми-гранному колодцу". Между Адмиралтейскими воротами и "Голландией" на лужайке сто-ял домик, перед ним на открытом воздухе – столики, под скатертями <так в оригинале – И.Р.> подавали чай, пироги, бутерброды. После 30-х гг. этот буфет был ликвидирован. Перед Адмиралтейскими воротами, слева на лужайке росли древние дубы, скованные же-лезными обручами, позднее они погибли*.
В "Голландии" хранились царские лодки, катер, старинные, медные, времен Сева-стопольской войны, пушки. Позднее в "Голландии" был устроен концертный зал.
Главным садовником дворцового парка был Август Арендт – отец сотрудницы Э.А. Тихановской . После войны он уехал в Эстонию.
Вскоре после революции 1917 г. научную часть музея возглавили: Владимир Кузь-мич Макаров и Серафима Николаевна Балаева. Во дворце-музее работали художник-карикатурист П.Е. Щербов ; большой знаток истории культуры А.А. Епанчин ; искусст-воведы В.Я. Курбатов и В.Ф. Левинсон-Лессинг , художник А.Н. Бенуа .
В.К. Макаров был посажен в тюрьму; после возвращения из мест заключения Гат-чину навещал редко . Главным хранителем "загородного Эрмитажа" стала С.Н. Балаева. Отец Серафимы Николаевны – известный петербургский педагог. Николай Васильевич преподавал русский язык и литературу в одном из лучших учебных заведений столицы – гимназии Марии Дмитриевны Могилянской , он дал дочери хорошее образование и вос-питание.
Дни и ночи Балаева проводила в Гатчинском дворце. Это было небезопасно; импе-раторская резиденция с тревогой ожидала своей участи; в те месяцы все было поражено злым роком уничтожения. Шел октябрь 1919 года. На Петроград наступала Северо-Западная армия. На дворцовом плацу появился разъезд белоказаков; Гатчину взяла армия Юденича .
- Кто здесь за старшего? – строго спросил офицер сторожа, - все разграбили или не успели?
- Никак нет, ваше благородие, - ответил старик, - добро казенное, сохраняем ис-правно.
Подошла Серафима Николаевна.
- Покажи, милая, что вы здесь натворили? – обратился офицер. Сопровождавший казак многообещающе похлопывал нагайкой по голенищу. Мудростью плебея – умением выйти сухим их воды, избежать опасности Серафима Николаевна не обладала:
- Господин ротмистр, как вы разговариваете? Я вам не милая. Я на государственной службе, потрудитесь представиться, с кем имею честь?
Офицер понял, что барышня "не из простых, голыми руками не возьмешь!"
- Начальник императорских дворцов на освобожденной территории России, - отра-портовал он, назвав чин и фамилию. Серафима пригласила "начальника дворцов" осмот-реть "загородный Эрмитаж", тот пробежал по нескольким комнатам: всюду были чистота и порядок; презрение и злость медленно сошли с лица гостя:
- Мадемуазель, я потрясен, - сказал он, появляясь в вестибюле, - кругом война, ха-ос, а здесь, как в доброе, старое время. Я много раз бывал во дворце в прежние годы, мы – кирасиры царицы – несли здесь караульную службу. Я знаю каждую комнату.
Серафима могла сказать, что и она тоже была в этом дворце в мирное время, до пе-реворота 1917 года: по окончании с отличием гимназии она получила здесь, в Белом зале, награду из рук самой императрицы Марии Федоровны. В придворных каретах девушек прокатили тогда вокруг Белого озера.
- В такое тяжелое время, - продолжал ротмистр, - вы сохраняете красоту. Это под-виг. Прошу вас, берегите дворец!
Он улыбнулся и добавил:
- От ваших и от наших!
Гости вскочили на коней, умчались. Вдали глухо перекатывалась артиллерийская канонада.
Об этой встрече Серафимы Николаевны Балаевой рассказал Владимир Кузьмич Макаров, он присутствовал при разговоре.
Вожди мирового пролетариата, как и белые генералы, не отличались человеколю-бием, хранительницу царского дворца очень легко могли "поставить к стенке" или погнать впереди наступающих войск. 22 октября 1919 г. В. Ленин писал Л. Троцкому : "Покон-чить с Юденичем нам дьявольски важно… Если наступление начато; нельзя ли мобилизо-вать еще тысяч 20 питерских рабочих плюс тысяч 10 буржуев, поставить позади из пуле-меты, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича" (51 том собр. соч.; "Российская газета" 1992 , 19 мая, №6). Серафима Николаевна легко могла попасть в список "буржуев"*.
Рабочий день хранителя дворца был расписан до минуты: проверка инвентаря, ин-структаж служителей, подготовка материалов для реставрации, экскурсии… Ночью Ба-лаева проверяла сторожей. Однажды увидела, что охранника нет, встала на его место, продежурила до утра (в ноябре, без теплой одежды).
К счастью дворца и его сотрудников, "крутые ребята" из Загвоздки, Малой Гатчи-ны, Мариенбурга и других мест не знали о хранившихся в "загородном Эрмитаже" сокро-вищах, они бы нашли способы добыть их. Директорами были малограмотные партийцы, которые плохо понимали свою роль, издавали нелепые распоряжения, приходилось разъ-яснять им, убеждать, упрашивать.
Серафима Николаевна получала нищенскую зарплату, которой едва хватало на по-луголодное существование. Житье скупое - платье худое! Мы все знали, что у Балаевой имеется одно-единственное выходное платье – темно-синего цвета, купленное родствен-ницей. В шкафах и хранилищах дворца имелись сотни комплектов женской одежды, тка-ни… Серафима Николаевна знала, что уборщицы-смотрительницы зал живут еще хуже. В острые, критические моменты она всегда была готова придти к ним на помощь (после войны, в сороковые годы, она нашла моих умирающих от голода, живущих в землянке ро-дителей, предложила папе работать в Дворцовом парке на лодочной станции. Это помогло семье выжить).
В Гатчинском дворце-музее С.Н. Балаева заведовала отделом XVIII века; Юрий Викторович Смирнов руководил отделом века XIX. Он был хорошим знатоком истории русской культуры (последние годы жизни работал в Государственном Русском музее). Невозможно было представить, чтобы он когда-нибудь повысил голос, или в резкой фор-ме выразил недовольство. Если дело требовало решительных слов и действий, умел ска-зать ненавязчиво, деликатно. Во время Отечественной войны 1941-45 гг. Ю.В. Смирнов был мобилизован в Красную армию. По состоянию здоровья не попал в строй, заведовал продовольственным складом. Эта должность могла быть использована для личного благо-получия и довольства.
- Я знал одного музейщика, который служил в продчасти, - рассказывал мне в око-пе в Сталинграде, в 1943 году, один ленинградец, - он жил со старухой-матерью и сестрой. На складе у него были десятки тонн продуктов: консервов, круп, сухарей, а он голодал; мать и сестра лежали, пораженные дистрофией. Случайно об этом узнал его начальник. "Старший лейтенант, - обратился он к этому чудаку, - у вас умирают от голода близкие. Возьмите что-нибудь со склада, накормите их". "Не могу, товарищ полковник, не положе-но". "Выпишите мой дополнительный паек, я распишусь за него в ведомости. А вы отне-сите сестре и матери…"
Я спросил рассказчика, как звали чудака - старшего лейтенанта?
- Юрий Викторович Смирнов.
- Его сестра – Татьяна Викторовна Смирнова, актриса кукольного театра Деммени?
- Да.
Вернемся к Гатчинскому дворцу-музею. В нем работали Владислав Михайлович Глинка – сотрудник Эрмитажа, писатель. Он один из немногих, кто голосовал на собрании писателей против исключения М.М. Зощенко из творческого союза.
Нештатным экскурсоводом был Афанасий Георгиевич Лацкевич - образованный латинист, языковед, пример учености, добропорядочности и чести. Его жена, Людмила Петровна Фролова, заведовала отделом экскурсий в Детской экскурсионно-туристической станции Ленинграда. В воскресные дни проводила экскурсии в Гатчине.
- Александр Иванович, вы занимаетесь изучением Суворова, - сказала мне Людми-ла Петровна, - организуйте экскурсию ленинградских школьников в Кончанское .
В 1797 г. Суворов был отчислен из армии, он хотел поселиться в Кобринском имении под Гатчиной, ему не разрешили. Опальный гофмаршал был сослан в село Кон-чанское Новгородской губернии, он прожил здесь около двух лет. В эти годы Россия при-соединилась к коалиции, начавшей войну с Францией, Павел вынужден был вернуть Су-ворова в армию.
Посещение Кончанского могла дать экскурсантам многое: Суворов жил здесь, как обычно: спал на сене, вставал ночью, окачивался водой, в 8 утра обедал, в 10 часов вечера ложился спать. Много работал. В праздники собственноручно звонил в колокол. Пел на клиросе, громогласно читал "Апостол", устраивал крестьянам свадьбы, крестил детей, примирял ссорившиеся семьи…
Экскурсия в Кончанское началась в Гатчинском дворце-музее; потом группа по-ехала на станцию Боровичи , далее пешком. В одноэтажном домике в Кончанском, где жил великий полководец, в советское время разместилась почта, [там] протекала крыша, покосились двери. Светелку, неподалеку от Кончанского, где Суворов разрабатывал план похода 1799 года, за две недели до нашего прихода сжег пьяный пастух. В усадьбе дочери генералиссимуса разместился Сельсовет, усадебный парк был превращен в выгон скота, бронзовый памятник опрокинут и загажен.
- Вы знаете, кто был Суворов?- спросил я председателя сельсовета.
- То ли поп, то ли генерал! – последовал дипломатически-уклончивый ответ. Рус-скую культуру сознательно уничтожали только лидеры, большинство народа не ведало, что творило.
Сосед моих родителей машинист локомотива Вася Николаев написал в Гатчинское НКВД заявление, что он сам, своими ушами, слышал, как я восхвалял царского генерала Суворова; на праздник 1 мая в нашей квартире собрались студенты, пели дореволюцион-ные песни: "Ванька-ключник", "Степь да степь…", но ни разу не исполнили "Интернацио-нал" или "Смело, товарищи, в ногу…".
- Не люблю страну машинистов! - сказал писатель.
Начались мои неприятности с властями; меня вызвали в дом на Красной улице, допрашивал мрачноватого вида брюнет. На этот раз отпустили.
На плацу перед Гатчинским дворцом снимали в это время кинофильм "Суворов". Режиссер Всеволод Илларионович Пудовкин был известен своими фильмами: "Мать", "Конец Санкт-Петербурга"; он временно проживал в Арсенальном каре дворца – в доме отдыха. Научные сотрудники упросили маститого маэстро рассказать о фильме. Он вы-ступил в дворцовом театре.
Несколько батальонов красноармейцев, переодетых в форменную одежду русской армии времен Павла I, под свист флейт и дробь барабанов вышагивали, выкидывая ноги на уровень пояса. В перерыве на обед фельдмаршал и император направлялись в парко-вый ресторан (тот самый, где красногвардейцы отмечали десятилетие Советской власти). В ресторане я беседовал с великим полководцем, вернее с актером, игравшим его роль.
Моя любовь к дворцу будила у некоторых ненависть. В Греческой галерее, у кар-тины Гюбера Робера "Пожар Рима", я рассказал экскурсантам о событии, уничтожив-шим значительную часть "Мирового города" в 64 году нашей эры:
- Император Нерон пожелал очистить место для постройки "Золотого дворца", приказал поджечь жилые дома, обвинив в этом христиан.
Заместитель директора дворца-музея Мартын Михайлович Ребоне освободил ме-ня от работы. (Странный человек был этот Мартын: он не был ни историком, ни искусст-воведом, не известно, учился ли где-нибудь, ничего не знал, ничего не делал; появлялся в музее на короткое время и исчезал в своей квартире в Арсенальном каре. Единственной заслугой перед культурным человечеством было то, что он носил галстух).
- За что вы его увольняете? - спросила Балаева.
- Он занимается религиозной пропагандой.
- Александр Иванович ничего лишнего не сказал! – категорически заявила Сера-фима. В мою защиту выступили: Янченко, Помарнацкий… Мартын вынужден был отме-нить свое распоряжение.
Разговор о картине мог иметь более серьезные последствия. В 1931 г. в Москве по приказу Сталина взорвали храм "Христа Спасителя" для того, чтобы на освободившемся месте построить Дворец Советов. Всякое подлинное произведение искусства делает более значительным конкретный сюжет, который он изображает. Может быть Мартын уловил намек на действие московских вандалов?
С собрания научных сотрудников я ушел окрыленный – великое счастье жить и ра-ботать с людьми, которые сохраняют твердость духа даже в тяжелые времена, стараются помочь, не перелагают на других тяготы и ответственность, значительны в духовных и внешних проявлениях!
В стране процветала слежка друг за другом. В Гатчину приехал заведующий му-зейным отделом управления Легсдейн . Возвращались в Ленинград мы с ним вместе.
- Комсомолец, какие в коллективе настроения ? - спросил он меня, - Что говорят об арестованных врагах народа? Кто такая Пантюшкина?
Надежда Федоровна по-прежнему работала нештатным экскурсоводом, приходила во дворец-музей по воскресеньям, остальные дни недели отдавала каким-то другим совет-ским учреждениям. Ее мужа недавно арестовали, кажется, как бывшего офицера. Как-то поздно вечером, возвращаясь домой через кладбище (родители мои жили на Ленинград-ской улице), я услышал рыдания: "Мама, мамочка, - причитала какая-то женщина, стоя на коленях перед намогильным крестом, - проси Бога, чтобы он защитил мужа, вернул его мне. Я не умею жить в этом абсурдном мире, я погибну…" Я узнал Надежду Федоровну Пантюшкину, проводил домой, с той поры мы подружились. Начальнику музейного отде-ла я рассказал такое, что у него пропало желание беседовать на эту тему.
Я проводил экскурсии по комнатам Павла I, по Гатчинскому парку, читал лекции о гражданской войне – становлении советской власти в Гатчине.
В пригородных дворцах начали проводить научную инвентаризацию. Мне поручи-ли сделать описание библиотеки Павла I. Император владел славянскими языками, хоро-шо знал латынь, немецкий и французский языки, увлекался историей, математикой, читал труды просветителей. Известно, что в свою записную книжку он записывал понравившие-ся мысли. Из Монтескье взял: "Первое качество солдата – сила и здоровье. Офицер, кото-рый ослабляет силы своих подчиненных, мучая их или нанося им побои, повинен перед Богом в убийстве". Павел добавил: "И заслуживает наказания". Увлечения Павла I отрази-лись в подборе книг. Как это было не похоже на утвердившиеся стереотипы, что сын ве-ликой Екатерины был малограмотным солдафоном, слепо следовавшим за Фридрихом II Прусским! Книги были в сафьяновых переплетах, с экслибрисом "РР".
В библиотеке было много альбомов с архитектурными чертежами (знаменитый "Кушелевский альбом") с ландкартами; особенно много было гравюр, изображавших форму одежды поляков русской армии. Громадные пачки этих эстампов сохранились в том виде, в каком вышли из типографии – нераспечатанными.
Работу в библиотеке продолжила Нина Александровна Фаас – филолог (жена профессора-физика, сотрудника АНСССР В.А. Фааса); мне поручили инвентаризацию Оружейной галереи Павла I.
Предметы вооружения Гатчинского дворца – холодное и огнестрельное оружие XVI-XVIII вв. были изготовлены известными европейскими и восточными мастерами – заслуживают специального исследования. Оружие было украшено золотом, серебром, драгоценными и полудрагоценными камнями. Большую помощь в инвентаризации оказа-ла опись 1882 г., сделанная крупным специалистом-оружейником. Моя работа была про-верена в Государственном Эрмитаже и, по словам С. Н. Балаевой, хранилась там.
К сожалению, многое из Оружейной галереи Гатчинского дворца было через "Ан-тиквариат" передано за границу (в Англию были отправлены уникальные пистолеты).
Процесс распродажи старинного оружия продолжался и в 50-60 гг., в Москве меня вызывали в таможню как консультанта, все попытки сохранить коллекционные предметы из московских собраний, не дать их вывезти за рубеж успеха не имели.
В шкафах оружейной галереи Гатчинского дворца хранилась военная одежда, ки-расы, головные уборы, обувь. В витринах экспонировались мундиры императоров Петра I, Павла I, Александра I…
Известно, что у Петра I было всего два парадных кафтана. Князь М.М. Щербатов писал, что один кафтан был "голубой, гродетуровой … с серебряным шитьем, да сказы-вают еще у него был другой кафтан дикий с золотым шитьем… Прочее все было так про-сто, что и беднейший человек ныне того носить не станет…"
Со времен Петра I появляться в обществе в новой - "с иголочки"- одежде было признаком дурного вкуса (это не распространялось на парадную, орденскую, дипломати-ческую одежду). Десятилетним мальчиком Павел вспылил на камердинера, который отка-зался надеть на него старый, поношенный камзол, который перед этим сам приказал вы-кинуть.
В витринах дворца хранились мундиры императоров, потертые на локтях, штопа-ные; ботфорты и сапоги были в заплатах, подметки стерты.
Император Александр III носил штопаные рейтузы, неоднократно чиненые сапоги*.
Женская одежда была богатой (после Французской революции в конце XVIII в. по ней определялось имущественное положение семьи).
В Гатчинском дворце хранились десятки, если не сотни комплектов женской одеж-ды из тафты, атласа; шубки-"шельмовки", муфточки-"маньки", чепцы-"королевино вста-ванье", кафтаны, веера, искусственные цветы, кружева, обувь… Кажется, не было ни од-ного фрака.
"Антиквариат" и начальство из Наркомата внешней торговли совершали опусто-шительные изъятия одежды, однако во дворце все еще оставались громадные ее запасы.
В один из вечеров во дворце зажгли свечи; сотрудники надели одежду XVIII в. В кафтанах и камзолах, в платьях "на панье" мы с трудом узнавали друг друга – такими ста-ли красивыми. Женские лица при свете свечей приобрели загадочность, "таинственность". Весь дворец стал похожим на сказку из "Тысячи и одной ночи". За Китайской галереей была устроена выставка придворного костюма. В ее создании участвовали Пац-Памарнацкий, Лацкевич и Ваш покорный слуга.
На третьем этаже центрального корпуса была развернута выставка фондов. В пер-вом зале экспонировались большие, недавно отреставрированные пейзажи Ф. Алексеева , изображавшие виды Москвы и Петербурга. В последующих комнатах было представлено более двухсот исторических портретов, миниатюры, акварели, фарфор.
Большую помощь в проведении инвентаризации оказал Михаил Величко . Он ра-ботал бухгалтером в штабе авиабригады в Арсенальном каре, любил дворец и оказался превосходным фотографом.
Во дворце сохранились свидетельства вкусов и увлечений его владельцев; в книгах Павла I и Марии Федоровны лежали засушенные цветы. При передаче имущества в Гос. Эрмитаж открыли коробку с одеждой Павла I – ощутили сохранившийся запах духов. В Башенном кабинете Павла I перед аналоем, перед которым на коленях молился импера-тор, на паркете были заметны углубления… Особенно много предметов ушедшей жизни было в комнатах имп. Александра III.
Меня вызвал директор музея. В его кабинете были артисты МХАТа во главе с К.С. Станиславским ; в Париже они узнали, что одна из самых богатых коллекций искус-ства на эротические темы находится в Гатчинском дворце, мхатовцы захотели ее увидеть.
-Проведите наших гостей в ванную Александра II, - сказал директор, - поднимитесь по винтовой лестнице, откроете запечатанную дверь, после осмотра дверь снова запеча-таете и принесете мне ключ.
О существовании этой коллекции я не знал. В нескольких комнатах антресолей бы-ли сотни произведений искусства: от античных, X в. до нашей эры, до европейских сере-дины XIX века. В бронзе, терракоте, мраморе, масляной живописи, акварелях была запе-чатлена любовь, которая у философа Платона называлась "всенародной", плотской, в от-личие [от] любви небесной, истинной, которая воплощалась в образе Афродиты-Урании. Половая любовь есть высший расцвет индивидуальной жизни; художники запечатлели эти формы*.
В Арсенальном каре проводили описание вещей в комнатах великих князей. Покои вел. кн. Михаила Александровича были обставлены разностильной мебелью, имелись ве-щи, сделанные в Абрамцевской художественной мастерской; на стенах – этюды В.Д. Поленова (Русско-турецкая война, 1877 г.). Михаил Александрович служил в Гат-чине, в Кирасирском полку. В популярной песне "Журавль" про Синих кирасир пели:
Как красотку соблазнить
Нужно гатчинца спросить.
Гатчинские кирасиры – рослые брюнеты (л. гв. Павловцы – курносые, л. гв. Мос-ковский – рыжие) пользовались успехом у дам и не только у них…*
В Гатчинском дворце-музее было много комнат, закрытых для осмотра не только посетителями, но и сотрудниками. О спрятанных сокровищах зарубежные специалисты иногда знали больше, чем мы. Приведу только один пример: из Германии пришел запрос о портрете какого-то немецкого князя. Из дворца-музея ответили, что таковой портрет в описях не числится. Через год или два этот портрет был обнаружен.
Во время оккупации немцы сняли и вывезли паркеты из парадных комнат Павла I – не тронули паркет Белого зала – он был "не подлинный" (сделан по образцу паркета Ри-нальди при имп. Александре III .
После объявления войны 22 июня 1941 года я приехал в Гатчинский дворец – пред-стояло сдать последний госэкзамен в университете, было воскресенье, я устроил себе вы-ходной день. В Собственный садик Павла I ко мне вышла Ирина Константиновна Янчен-ко: "Мы готовим вещи для эвакуации, - сказала [она] с дрожью в голосе, - не советую Вам входить в музей. Пусть он останется в Вашей памяти таким, каким Вы знали его в мирное время". Это было мое последнее свидание с дворцом, с милой Гатчиной…
8 августа 1943 года Янченко погибла на улице Ленинграда, во время артиллерий-ского обстрела. За несколько недель до этого трагического дня ушел из жизни ее муж – научный сотрудник-математик Дьяконов. Он не вынес голода, пытался получить не поло-женную по карточке пайку хлеба, арестован…
Отец моей университетской приятельницы, начальник Главного морского штаба контр-адмирал Владимир Юльевич Рыбалтовский, рассказывал:
- Когда освободили Гатчину от немцев, я в это же день послал адъютанта во дво-рец, узнать, имеют ли они о вас какие-нибудь сведения? Дворец горел, пламя вырывалось из нескольких окон. Горючая жидкость была разлита в 6-8 залах. На снегу умирали в кон-вульсиях несколько десятков наших танкистов, которые первыми вошли в город. В подва-лах дворца нашли бочки и выпили метиловый спирт. На бочках было написано по-немецки "Яд", нарисованы "адамовы" кости. На зловещее предупреждение не обратили внимание. Около дворца стояла охрана, поставленная советской военной контрразведкой "Смерш", полагали, что здание заминировано. Послали запрос командующему фронтом, ответ пришел через месяц…
Причиной гибели одного из самых значительных памятников культуры был абсурд XX века, подготовленный и осуществленный безответственными элементами общества.
Эпилог
Родители мои во время войны жили в землянке, в поле, под "Большой Загвоздкой" – дом на Ленинградской улице сгорел во время артобстрела. Однажды к ним пришел уча-стник Гражданской войны, командир красногвардейской части, где служил отец, Федор Куцков. В промежутке между Гражданской и Отечественными войнами "Федя" работал на городском кладбище – копал могилы. В 1941 году, в лесу "Зубра", он организовал парти-занскую группу. "Загвоздка", "Колпаны" имели своих героев "сопротивления", о которых не знали ни в райкоме, ни в обкоме партии.
- Ваня, наши ребята в лесу голодают, - сказал Куцков, - нужно добыть продоволь-ствие!
- Федя, я сам едва передвигаюсь от голода, едва ли смогу чем-нибудь помочь!
Куцков вынул последний и самый важный аргумент коммуниста – наган:
- А это видел?
Отец сдался: был разработан и осуществлен хитроумный план – у немецкого же-лезнодорожного коменданта в хлеву стояла корова, ее увели (связали часового; на ноги парнокопытной надели немецкие ботинки, чтобы не оставила следов).
Немецкое командование сбилось с ног, разыскивая похитителей, - ничего обнару-жить не удалось. Федор Куцков иногда появлялся в городе, его подозревали в какой-то враждебной деятельности, но ничего конкретного не знали. Отец встретил Куцкова на За-гвоздинском железнодорожном переезде.
- Ваня, не подходи ко мне, за мной хвост, прошептал тот, проходя мимо. Похитите-ля коровы свалили, связали, через несколько дней казнили. Отца и мать арестовали по по-дозрению в связи с партизанами; били при допросах, до конца дней они находились в за-ключении в концлагере "Штутгоф". Вскоре после освобождения мама умерла от перене-сенных истязаний.
Родители пострадали от оккупантов-иноземцев, я – от своих. Сдав последний гос-экзамен в университете 3 июля 1941 г., я добровольцем вступил в Красную армию; был зачислен в морскую пехоту, направлен в Волжскую военную флотилию. Службу нес ис-правно, в свободное от вахты и нарядов время читал лекции: "Военное прошлое русского народа". Начальство заметило старание, предложили написать заявление о приеме в ком-мунистическую партию, являвшую собой, как известно, ум, честь и совесть нашего столе-тия. По интеллигентской скромности, я от этой чести деликатно отказался. В короткое время было состряпано дело по обвинению в антисоветской агитации (ст.УК 58,10): обви-нили в распространении клеветнических слухов о голоде в блокадном Ленинграде ("в го-роде, носящем имя великого Ленина, голода быть не может"). Было доказано, что я вос-хвалял "царских генералов" (лекцию о Суворове закончил словами: "Подвиги суворовских солдат и офицеров достойны подражания"). Инкриминировали "клевету на товарища Ста-лина".
4 июня 1942 г. военный трибунал Волжской военной флотилии приговорил к 10 го-дам ИТЛ. В сентябре 1942 г. я бежал из лагеря. Через две недели пойман в лесу, назвался чужой фамилией, как дезертир был отправлен в штрафбат на Сталинградский фронт, с "отбытием наказания после войны". На десятый день наступления из 52 человек осталось 7.
20 января 1943 г. я был тяжело ранен.
В марте 1946 г. демобилизовался; жил в Москве под вымышленной фамилией "Кузнецов Анатолий Яковлевич"; работал в останкинском музее "творчества крепостных". Однажды во дворец приехал начальник Музейного отдела Ленсовета Станислав Валерья-нович Трончинский .
- Александр Иванович, - обратился он ко мне, - директор говорит, что принял на работу "гатчинца", какого-то Кузнецова. Я такого не знал!
- Кузнецов Анатолий Яковлевич – это я, - ответил я как можно спокойнее, - Вы за-были мою фамилию!
У Трончинского раскрылся рот. Сотрудники слушали нас с изумлением.
- Пойдем, покажешь мне музей, - наконец выдавил гость из пересохшего горла. Мы пошли по дворцу, я рассказал вкратце свою "Одиссею". Трончинский вздыхал, охал, качал головою…
- Держись, дорогой, может, уцелеешь! В Суздале, в тюрьме, сидит ученый секре-тарь Государственного Эрмитажа Раков; сидят многие историки, филологи…
С Трончинским мы расстались. С "Кузнецовым Анатолием Яковлевичем" встреча-лись С.Н. Балаева, Ю.В. Смирнов, А.В. Помарнацкий, Л.П. Фролова, особенно много по-могла сотрудница Гатчинского (затем Останкинского) дворца-музея Марианна Петровна Башилова . Тихие, мирные, покорные насилию грубых властей "гатчинцы" словно бы объявили войну ребятам с Лубянки и Большого дома – "искусствоведам в штатском". Они старались поддержать попавшего в беду коллегу-музейщика, приезжали в гости, утешали.
Между небом и землей, между жизнью и разоблачением я прожил долгих 13 лет! И все же "застукали", вызвали в военкомат, просили предъявить паспорт.
- Руки! – неожиданно крикнул тип, появившийся, словно "бог из машины". Обы-скали, арестовали, но вскоре отпустили: шел 1955 г. Военный трибунал МВО 6 июня 1955 г. ("определение" № 1957-Н) дело прекратил: "в виду отсутствия состава преступления", "в виду недоказанности преступления".
Милые, старые "гатчинцы". Вас никого не осталось в живых! Я молюсь за Вас! Молюсь, чтобы восстановили наш "Загородный Эрмитаж". Vale et me ama!
Май 1994 г. Александр И. Кузьмин
* Высокочтимый господин Н.С.Третьяков .
Сердечно благодарю Вас за письмо от 31 марта 1994 г. Рад, что дворец и парк вос-станавливают, что они обрели в Вас и Ваших единомышленниках энтузиастов, желающих возвратить разрушенные и разграбленные сокровища.
Помоги Вам Бог!
Мое сердце принадлежит Гатчине!
Очень сожалею, что не могу быть вместе с Вами, ибо, как сказал писатель:
-Нищ есмь, стар, скорбен и убог, и увечен, и мизерен, и дел нести не могу.
Ваш, Александр И.Кузьмин
3 мая 1994 г.
Р.S. Высылаю, обещанные глубокоуважаемой Ирине Эдуардовне воспоминания: "Конец театра Абсурда", "Неисполненный приговор"; книги А.Кузьмина: "Паруса, изо-рванные в клочья, "Героическая тема в русской литературе", "Повесть, как жанр литерату-ры"; В.Курбатова . Гатчина, С.Балаевой Gatchina, а также открытки.
А.К.
* В публикации сохранены орфография, грамматика и пунктуация автора.
Анкета.
1. Кузьмин
2. Александр
3. Иванович
4. Родился в Санкт-Петербурге 22 марта 1916 года.
5. Филолог, доктор филологических наук.
6. Литератор, в 1941 г. окончил филологический факультет Ленинградского гос. Универ-ситета
7. Рядовой, командир стрелкового взвода 780 стрелкового полка, 214 С.Д., 65 армии; тя-жело ранен в Сталинграде 20 марта 1943 года.
Место работы: 1. слесарь Паровозного депо Гатчина 1933-1935 г.
2. студент филфака Л.Г.У. 1935-1941 г.
3. нештатный экскурсовод Гатчинского дворца-музея 1935-1941 г.
4. служба в Советской Армии 1941-1946 г.
5. научный сотрудник Останкинского дворца-музея в Москве 1946-1955 г.
6. преподаватель кафедры иностранных языков ин-та Москвы 1955-60 г.
7. научный сотрудник музея "Абрамцево"1960-1963 г.
8. ст. научный сотрудник Института Мировой литературы АНСССР док-тор наук 1963-1986 г. <пункты 8-10 отсутствуют в оригинале – И.Р.>
11. Награжден орденами: "Красная Звезда", "Отечественной войны"I степени, медалями…
12. Автор книг:
"Крепостные мастера". 1953 г.
"У Золотых ворот".1958 г.
"Паруса, изорванные в клочья".1963 г.
"Героическая тема в русской литературе"1971 г.
"Военная героика в русском народном поэтическом творчестве". 1981 г.
"У истоков русского театра". 1984 г.
"Повесть, как жанр литературы" 1984 г.
Автор 50-ти < в рукописи неразборчиво - И.Р >.
Спектакль абсурда закончился!..
Директором Гатчинского дворца, сразу после Октябрьской революции 1917 г. был назначен какой-то, никому не известный, человек. Он не был ни историком, ни искусство-ведом, по-русски говорил с большим акцентом, у меня создалось впечатление, что он гра-мотой владел с трудом. Живший в Гатчине писатель Александр Иванович Куприн написал о нем рассказ: к советскому выдвиженцу ночью явился император Павел I, потребовал дать отчет о том, кому тот продал дворцовые ценности . К сожалению, рассказ не был за-кончен, занявшая Гатчину Белая армия отступила, ушел за кордон и Куприн. Рукопись нашли на столе писателя. В 1963 или 1965 гг. в Москве, на одном из торжественных засе-даний Государственного литературного музея, на котором присутствовали: дочь Куприна и жена Горького (сверху вставка "и я-"?), этот экс-директор передал рукопись музею в дар. Он не рассказал, что "ЧК" разыскивало писателя, дабы предать его "законному су-ду"…
Вероятно, рукопись в литературном музее сохранилась. Ее следовало бы издать.
По приказу В.И. Ленина, в 1918 г. началось изъятие церковных ценностей: "Имен-но теперь и только теперь, - писал вождь В.М. Молотову в секретном письме для членов Политбюро ЦК РКП(б), - когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей – самый бешеной и беспощадной энергией…" Изъятие ценностей началось и в императорских дворцах. Особенно плохо пришлось Гатчинскому дворцу: он был наиболее богат, победителям достался дешево, поэтому и разорять его было не жаль.
В Кухонном каре дворца получили жилье пролетарии, в Арсенальном каре распо-ложился штаб военных летчиков. Их аэродром был рядом, на т.н. "военном поле". Помню, мы с мамой навестили ее знакомую – медицинскую сестру Паплавскую, долго шли по длинному коридору Кухонного каре; сквозь открытые двери видели жизнь и быт его оби-тателей: в одной комнате на столике красного дерева стояли: чугун, кастрюля, сковород-ка… Какой-то мужик в галифе и туфлях на босу ногу рубил топором полено для буржуйки – Мир хижинам, война дворцам! Большинство "Ленинской гвардии" было далекоот мысли о личном обогащении, - в светлое будущее хотели придти налегке – без частной собствен-ности, музейные ценности не расхищали.
Очень немногие из этой гвардии понимали искусство; среди них был нарком про-свещения А.В. Луначарский. Анатолий Васильевич был несколько раз в Гатчине, на ули-цах города висели афиши о диспуте между ним и митрополитом Введенским. Луначар-ский любил Гатчинский дворец . В Москве, в его громадной квартире, убранной перво-классными произведениями, собирались артисты, художники, искусствоведы; мадам Ро-зенель как-то пригласила и меня, но я по каким-то причинам пойти не смог.
Дочь А.В. Луначарского Ирина в 1984 г. рассказывала мне, что у отца, в бюро в стиле Людовика XIV, в потайном ящике она нашла партийные документы, пролежавшие более шестидесяти лет. Этот уникальный предмет мог быть приобретен в Гатчине…
В Москве, Петрограде, Лондоне, Париже и других столицах мира были открыты специальные магазины по продаже произведений искусства, реквизированных во дворцах, помещичьих усадьбах, квартирах богатых буржуа России. Некоторые коллекционеры и ценители антиквариата за бесценок приобрели там много прекрасных вещей…
Первый раз я был во дворце на экскурсии в 1927 г. На дворцовом плацу перед братской могилой был митинг, посвященный десятилетию Октябрьской революции. Ора-торы клялись павшим товарищам довести их дело – всемирную победу социалистической революции – до конца. В почетной могиле перед дворцом были захоронены жертвы граж-данской войны . Среди них покоился прах нашего соседа по дому, комиссара Гвоздя. В то время многим казалось, что вест мир делится на комиссаров и не комиссаров. Гвоздь ра-бочий из Польши, служил в "ЧК", рассказывали, что часто он лично руководил расстрела-ми в Гатчине, Казнили не только врагов, но и случайных людей, имевших неосторожность сказать лишнее слово, – оставшихся верными привычкам и традициям. Жена Гвоздя – ее называли "Гвоздиха" – как-то доверительно сообщила моей маме, что на еврейском клад-бище ночью будут расстреливать двух девушек 16 и 17 лет, за то, что они в очереди за хлебом сказали: "при царе очередей не было"…
Гатчинцы говорили, что Гвоздь был виноват в смерти начальника царской охоты князя Дмитрия Борисовича Голицына . Старика убил собственный сын : "ЧК" пришло его арестовать; Гвоздь сорвал у почтенного старца погоны, случайно в доме в это время оказался сын, увидев, что отца – генерала русской армии обесчестили, выстрелил в него из пистолета, убил одного из чекистов и выпрыгнул со второго этажа в окно. "Старшину охотников" Д.Б. Голицына знал Л.Н. Толстой, некоторые его черты были запечатлены в образе графа Вронского в романе "Анна Каренина". Погибшего хоронили многие гатчин-цы.
Белой контрразведке удалось захватить комиссара Гвоздя; его расстреляли в парке "Зверинец" (красные казнили свои жертвы на еврейском кладбище; белые – в "Зверинце"). Когда, по приказу Советских властей, эксгумировали трупы расстрелянных, чтобы пере-захоронить перед дворцом, заметили, что к рубахе Гвоздя с внутренней стороны была пришпилена бумажка, на ней были фамилии тех, кто его выдал. Расстрелянный комиссар нанес пинок своим врагам с того света: их расстреляли.
Плац перед дворцом в Гатчине, подобно римскому Форуму, был центром общест-венной жизни города. Несколько раз в году сюда приходили демонстранты. На ветру по-лоскались флаги и транспаранты. Произносились зажигательные речи. В такие дни статую императора Павла I закрывали полотнищами – боялись, что основатель города ужаснется переменам, которые произошли за годы после переворота 1917 года.
Какой-то гатчинский пиита <поэт> сочинил стишок:
Нет ни совести, ни чести,
Все с дерьмом смешалось вместе,
С красным знаменем вперед,
Обалделый прет народ.
После митинга на плацу перед дворцом десятилетие Октябрьской революции было отмечено культурным мероприятием – пригласили на экскурсию во дворец. Однако, [же-лающих] осмотреть жилье "врагов трудового народа" оказалось мало – людей, которые объявили дворцам войну, не интересовали стили, в которых эти дворцы были выстроены. Те же, кто "интересовался стилями", пойти на экскурсию побоялись.
Почетных участников митинга пригласили на банкет в ресторан, расположенный сбоку Кухонного каре, в парке. Таковых оказалось человек 100-120; их сфотографировали перед фасадом дворца. Это была элита, которая начала в истории новую эпоху, – среди них, к сожалению, был и мой отец; почти все они были в прошлом либо рабочие, либо во-енные: солдаты, прапорщики… очень мало было людей с образованием. Стол в ресторане ломился от яств и бутылок, произносили тосты за победу в "мировом масштабе", за вож-дей; пели революционные песни: "интернационал", "смело, товарищи, в ногу", менее ре-волюционные: "яблочко"; плясали; начали выяснять отношения, вспоминать обиды. Ко-мандир Федор Куцков схватил кого-то "за грудки". Мама, папа и я вышли из-за стола, на-чали побираться к выходу.
- Катя, это тебе, от наших ребят! – остановил маму Егор Маяк– герой гражданской войны, награжденный орденом "Красного знамени". Егор на нетвердых ногах нес громад-ное фаянсовое блюдо с заливной рыбой.
- Егор, ты сошел с ума,- уговаривала мама дарителя, - это блюдо взято из дворца, его нужно возвратить!
- Директор дворца – наш парень – спишет!
Праздновавшие юбилей Советской власти участники "пира Валтасара" в гатчин-ском ресторане были убеленными сединой подростками, поверившими в сказку о всеоб-щем счастьи. В этом возрасте впервые у человека появляется ощущение своей ценности, оно носит упрощенную демонстративную форму, возникает культ силы, он становится единственным мерилом оценки человека…
О светлом будущем особенно много любили говорить люди с темным прошлым. Надежда на это будущее мало отличалась от веры в загробную жизнь; то и другое – для верующих. Я до сих пор помню слова песни, услышанные в то время:
Бога нет, царя не надо,
Без царя мы будем жить.
У нас есть товарищ Ленин
Мы ему будем служить…
Ленинизм - это вера без бога!
В годы военного коммунизма посетителей Гатчинского дворца угощали после экс-курсии бесплатным обедом. На севрском фарфоре и английском фаянсе подавали суп из селедочных головок, на второе – кусок жмыха, или вобла. В некоторых комнатах, в ками-не тлел каменный уголь. В 1927 г. бесплатного угощения уже не было.
В промерзшем вестибюле центрального корпуса дворца посетители надевали ков-ровые шлепанцы. В комнате "дополнительной экспозиции" рассказывали о торговом ка-питале "как ведущем факторе истории России до февральской революции 1917 года", о реакционной политике русского царизма, о тяжелой жизни крестьян и рабочих, о кресть-янских восстаниях…
Первым экскурсоводом, которого я встретил в Гатчинском дворце-музее, была вы-сокая, плохо одетая Надежда Федоровна Пантюшкина . Она приводила посетителей в Оружейную и Чесменскую галерею. В Аванзале дворца над камином висел портрет Импе-ратора Павла I работы художника С. Тончи . – Нет прошедшего, - писал этот итальянец, – но его воображает тщетное воспоминание. Нет будущего – его рисует необузданная наде-жда. Есть одно настоящее, но в одно мгновение оно переходит в лоно небытия.
Тончи запечатлел это мгновение небытия. Павел I был изображен в священной одежде Византийских императоров – далматике, с атрибутами Мальтийского ордена.
В Аванзале стоял стенд, знакомивший с внешней политикой России, но вскоре его убрали.
Необычайно красивы были парадные комнаты: Мраморная столовая, с колоннами коринфского ордера; Тронная, Малиновая гостиная, Парадная опочивальня…
Искусство не только отражение, но и активная преобразующая сила, способная из-менить человека. Посещение Гатчинского дворца-музея сделало нас добрее и лучше…
В Овальном будуаре Марии Федоровны – фортепиано с клавиатурой из черепахи и перламутра. Многие монархи XVIII века увлекались музыкой: прусский король Фридрих II играл на флейте, Павел и Мария Федоровна выступали на сцене дворцового любитель-ского театра, пели. Исполнялись оперы Бортнянского на французское либретто Ляфер-мьера: "Сокол" (1786), "Сын соперник, или новая Стратоника" (1787); пасторальная коме-дия "Праздник сеньора" (1786), сонаты для фортепиано, квартеты, квинтеты… Главным в творчестве Бортнянского была хоровая музыка (с 1779 г. он был капельмейстером при-дворного хора; с 1796 г. – управляющим певческой капеллой)…
Скромнее верхних, парадных комнат, выглядели личные покои Павла I на первом этаже Гатчинского дворца. Этим комнатами после смерти императора 11 марта 1801 года никто не пользовался: Нижняя Кавалерская, Нижняя Тронная, Кордегардия… С раннего детства Павел увлекался военным делом. Екатерина II присвоила ему звание генерал-адмирала и шефа Кирасирского полка. В Гатчину Павел затребовал батальон морских солдат и эс-кадрон кирасир. Они были переодеты в темно-зеленые длиннополые мундиры, треуголь-ные, с широким галуном, шляпы, парики. Когда А.В. Суворов получил мерку и палочку для определения длинны косы, он выбросил ее со словами: "Пукля не пушка, коса не те-сак, я не немец, а природный русак". В Кордегардии на высоких, в рост, манекенах, была надета форменная одежда полков армии Павла I. При входе в Кордегардию висел боль-шой портрет прусского короля Фридриха II , военному гению которого поклонялся Павел I; на стенах портреты его сподвижников. Среди них портрет адмирала Григория Григорь-евича Кушелева , учителя многих моряков, автора устава мореплавания: "Рассуждения о военно-морских сигналах"; Алексея Андреевича Аракчеева и других. Любимец Павла I Аракчеев, сын бедного дворянина, часто недоедал, учился в кадетском корпусе, сам сти-рал свое белье, особенно берег единственную пару лосин, стал комендантом Гатчины, за-тем инспектором артиллерии, и наконец, военным министром: "Сначала он был употреб-лен… как исправительная мера для артиллерии, - писал о нем известный мемуарист Ф.Ф. Вигель , – потом как наказание всей армии и под конец мщение всему русскому народу"* <Под символом * публикуются сноски автора воспоминаний – И.Р.>.
Любимцем всей армии был противник павловской военной муштры Александр Ва-сильевич Суворов. В Кордегардии был бюст Суворова работы Демут-Малиновского ; портрет работы неизвестного художника XVIII в., гравюры и топографические карты. Су-воров мальчиком, посетил с отцом поместье Ганнибала в Суйде , бывал в Гатчине, ко-мандовал Ингерманландским полком .
Ингерманландский полк набирался в основном из жителей Ижорской земли, следо-вательно Гатчины. Суворов помнил ингерманландцев, приведем один пример. При штур-ме турецкой крепости Измаил (ее обороняли 300 орудий, 35 тысяч солдат) Суворов доно-сил Г.А. Потемкину : "…генерал-майор де Рибас похваляет подвиги и неустрашимость подполковника Достанича, командующего частью войск от воды при штурме. …Он же, господин подполковник Достанич рекомендует Ингерманландского пехотного полку ка-питана Кузьмина" (Ивана). (А.В. Суворов. Документы, т. II, 1951, с. 573.) Существовала традиция в семье Кузьминых одного из мальчиков называть Иваном. Среди аборигенов Гатчины господствовало мнение, что на Бомбардирской улице (ныне Чкалова) жили су-воровские пушкари.
Нет нужды рассказывать о всех комнатах дворца-музея, связанных с пребыванием Павла I. В Овальный кабинет, по завещанию императрицы Марии Федоровны, в 1833 году были перевезены: складная кровать, мундир, трость и сапоги, свидетели цареубийства 11 марта 1801 года в Михайловском замке.
В Арсенальном каре показывали комнаты императоров Николая I, Александра II, Александра III. При Николае I дворец был перестроен, работами руководил архитектор Р. Кузьмин. Говорилось об эклектизме, беспринципном использовании элементов различ-ных стилей, о давно отжившей свой век готике и рококо.
Император Николай I - был "мстительный и жестокий"; Александр II – продолжа-тель дела своего отца – вынужден был провести "половинчатые реформы"; Александр III, якобы прозванный "бычком" и "мопсом", обладал умеренными умственными способно-стями, был "царь-миропорец". Гатчина была центром реакционной политики. Теперь, в конце XX столетия стало очевидным, что это результат сознательной политики любителей "национальных потрясений", либо ошибки. Простим заблуждения историков, часто их принуждали делать подобные высказывания. Напомним, что долгое время наша страна была лишена не только искусствоведческого, но и гуманитарного образования. 4 марта 1921 года В.И. Ленин издал декрет: "О плане организации факультетов общественных на-ук Российских университетов". Были упразднены философские и филологические факуль-теты (Горький предложил Ленину организовать литвуз с кафедрами по языкознанию, фольклору, истории литературы: "Гм-гм, – ответил Ленин, прищуриваясь и похохатывая, – своих профессоров у нас нет, а буржуазные такую историю покажут. …Нет, сейчас нам этого не поднять…") Не готовили и музейных работников.
По стране катилось огненное колесо репрессий. Были расстреляны многие участ-ники праздника 10-летия Октябрьской революции, сфотографированные перед фасадом дворца, пировавшие на банкете в ресторане в парке, за Кухонным каре Гатчинского двор-ца. Организаторами большевиков были в Гатчине Сойту и Рокк . "Рыжий эстонец Сой-ту" утонул в Черном озере; Рокк работал счетоводом в бухгалтерии паровозного депо Гат-чина-товарная. Тихий, скромный человечек не был приспособлен ни к какой практической деятельности, напрасно от него требовали, чтобы "повысил свою грамоту", пошел на ка-кие-нибудь курсы. Рокк испуганно отказывался… В 1931-1934 гг. я работал слесарем в паровозном депо, общался с ним.
В Гатчинском Доме культуры проходил суд над "Врагами народа", который транс-лировался по радио; были осуждены многие; Рокк, кажется, уцелел.
В 1935 г. я закончил рабфак Ленинградского института инженеров железнодорож-ного транспорта, поступил на философский факультет недавно открывшегося Ленинград-ского института истории, философии, литературы и лингвистики. Через год философский факультет разогнали; преподавателей арестовали; мне удалось поступить на филологиче-ский факультет Ленинградского университета.
Я мечтал работать в Гатчинском дворце. Этот сказочный мир невозможно было за-быть. Виденное во дворце дополнялось прочитанным в книгах, рассказами папы, который <"будучи" зачеркнуто - И.Р.> учеником слесаря* бывал в его залах (отжигал паяльной лампой краску на каминных решетках, что-то ремонтировал.
Скоро судьба помогла мне осуществить мечту в Ленинграде.
Управление Культурно-просветительных предприятий Ленсовета открыло курсы по подготовке экскурсоводов в пригородных музеях. Принимали с высшим и незакончен-ным высшим образованием. Я поступил на эти курсы: "Довольствуйся настоящим, – учи-ли мудрецы, – но стремись к будущему!" Занятия проводились по вечерам, лекции читали приглашенные специалисты – историки искусства, музейные работники. Среди принятых на курсы были "новобранцы", впервые побывавшие в Эрмитаже и Русском музее, но встречались и опытные "мастера" – искусствоведы, закончившие "институт испуганной интеллигенции" (так в шутку называли Институт истории искусств, [находившийся] в Ле-нинграде, на Исаакиевской пощади и иные учебные заведения.
Для повышения квалификации и идейно-политического уровня" курсы посещали уже работающие сотрудники музеев: из Эрмитажа – Владислав Глинка , петергофец Се-мен Гейченко , павловцы – Станислав Трончинский , Анна Зеленова , Зоя Вейс , цар-скосельцы – Лемус , Пинус…
В Гатчинском дворце работать собирались немногие (малые заработки не вызывали желания) – Марианна Евгеньевна Глинка , Людмила Петровна Фролова , Афанасий Ге-оргиевич Лацкевич …
В воскресные дни занятия проводили по месту будущей работы. Гатчинский дво-рец-музей производил впечатление наиболее ухоженного; в нем было больше порядка, со-трудники были высококвалифицированными: Серафима Николаевна Балаева, Юрий Вик-торович Смирнов , Андрей Валентинович Пац-Помарнацкий , Маргарита Васильевна Дергачева , Ирина Константиновна Янченко . Дворец не отапливался, после занятий нас приглашали в "научную часть", на столе кипел самовар, на тарелках – горы бутербродов с ветчиной, колбасой, сыром. Директор изыскивал средства накормить будущих сотрудни-ков: добрый хозяин господин деньгам; финансисты в те времена не были чрезмерно эко-номны.
Штатные сотрудники дворца относились к новичкам с уважением; ждали от них реальной помощи.
Весной на курсах были сданы экзамены, проведены "показательные экскурсии". Моим оппонентом на этой своеобразной "защите" был В.М. Глинка; я стал экскурсово-дом.
Пригородные дворцы Петербурга должны были в XVIII веке: удивлять, приводить в изумление; они продолжали это делать и в веке XX. Посетители попадали в другой мир, где был вечный праздник. Казалось, что жизнь людей, которые в них обитали, походила на вечный менуэт с повторяющимися фигурами, и что жили эти люди не для себя, а для зеркал: "Друг друга отражали зеркала, взаимно умножая отраженье" . Поставленные друг против друга два зеркала распахивали непостижимую для ума бесконечность… Приседа-ли на выгнутых ножках кресла, словно замерзшие волшебные цветы сверкали люстры:
Лишь хрусталинку тронь –
Вся взволнуется люстра,
Звук бежит, как огонь,
От взаимного чувства…
Паркет, набранный из различных пород заморского дерева, расцветал под ногами, казалось, что цветы и ветви, его составляющие, занес через открытые окна ветер…
Портреты говорили о быстротечности времени. Убранство Гатчинского дворца представляло как бы застывшую музыку от Моцарта к Бетховену…
Комнаты Арсенального каре переносили в XIX век, более прагматичный, не менее насыщенный духовной жизнью.
Не меньшее очарование производил Гатчинский парк. У Петра I было Переяслав-ское озеро, где он учился морскому делу, у Павла I – Белое озеро в Гатчине. При Алексан-дре III на нем проводили испытание подводной лодки. Устроители Гатчинских парков стремились подчеркнуть естественную красоту и богатство озерного ландшафта. Вода в Гатчине была здоровой и чистой, водоемы изобиловали рыбой. В Белом озере водилась форель*.
Девиц легкого поведения называли в Гатчине и Петербурге "гатчинскими фореля-ми".
Во время экскурсии по дворцовому паку, я остановил посетителей на мосту Белого озера, луч солнца высветил большое, с метр, бревно. Неожиданно бревно поплыло, веро-ятно это была щука, помнившая время, когда по озеру ходили яхты под парусами.
Г.Р. Державин в стихотворении 1799 г. "На Гатчинские пруды в царствование им-ператора Павла I" писал:
На троне возседит господь сих мест высоко,
Как точку, зрит он мир пространный пред собой,
Как солнце, в мраке бездн провидит от глубоко
И видит в сих водах на дне песок златой
И рыба гонится за малою как рыбкой,
Но если б зрел он так все ясно и сердца
Блестящих вкруг него приятною улыбкой,
Тогда бы он познал, кто волк и кто овца.
(т. II, с 288)
Красоты гатчинских парков подвели великого поэта XVIII в. к раздумьям о Боге, о царящей в мире несправедливости. Через сто с лишним лет после Державина, русский по-эт Клычков скажет: "Молиться нужно не в церкви, а в лесу".
По подземному ходу "Эхо" посетители выходили к Серебряному озеру и "Восьми-гранному колодцу". Между Адмиралтейскими воротами и "Голландией" на лужайке сто-ял домик, перед ним на открытом воздухе – столики, под скатертями <так в оригинале – И.Р.> подавали чай, пироги, бутерброды. После 30-х гг. этот буфет был ликвидирован. Перед Адмиралтейскими воротами, слева на лужайке росли древние дубы, скованные же-лезными обручами, позднее они погибли*.
В "Голландии" хранились царские лодки, катер, старинные, медные, времен Сева-стопольской войны, пушки. Позднее в "Голландии" был устроен концертный зал.
Главным садовником дворцового парка был Август Арендт – отец сотрудницы Э.А. Тихановской . После войны он уехал в Эстонию.
Вскоре после революции 1917 г. научную часть музея возглавили: Владимир Кузь-мич Макаров и Серафима Николаевна Балаева. Во дворце-музее работали художник-карикатурист П.Е. Щербов ; большой знаток истории культуры А.А. Епанчин ; искусст-воведы В.Я. Курбатов и В.Ф. Левинсон-Лессинг , художник А.Н. Бенуа .
В.К. Макаров был посажен в тюрьму; после возвращения из мест заключения Гат-чину навещал редко . Главным хранителем "загородного Эрмитажа" стала С.Н. Балаева. Отец Серафимы Николаевны – известный петербургский педагог. Николай Васильевич преподавал русский язык и литературу в одном из лучших учебных заведений столицы – гимназии Марии Дмитриевны Могилянской , он дал дочери хорошее образование и вос-питание.
Дни и ночи Балаева проводила в Гатчинском дворце. Это было небезопасно; импе-раторская резиденция с тревогой ожидала своей участи; в те месяцы все было поражено злым роком уничтожения. Шел октябрь 1919 года. На Петроград наступала Северо-Западная армия. На дворцовом плацу появился разъезд белоказаков; Гатчину взяла армия Юденича .
- Кто здесь за старшего? – строго спросил офицер сторожа, - все разграбили или не успели?
- Никак нет, ваше благородие, - ответил старик, - добро казенное, сохраняем ис-правно.
Подошла Серафима Николаевна.
- Покажи, милая, что вы здесь натворили? – обратился офицер. Сопровождавший казак многообещающе похлопывал нагайкой по голенищу. Мудростью плебея – умением выйти сухим их воды, избежать опасности Серафима Николаевна не обладала:
- Господин ротмистр, как вы разговариваете? Я вам не милая. Я на государственной службе, потрудитесь представиться, с кем имею честь?
Офицер понял, что барышня "не из простых, голыми руками не возьмешь!"
- Начальник императорских дворцов на освобожденной территории России, - отра-портовал он, назвав чин и фамилию. Серафима пригласила "начальника дворцов" осмот-реть "загородный Эрмитаж", тот пробежал по нескольким комнатам: всюду были чистота и порядок; презрение и злость медленно сошли с лица гостя:
- Мадемуазель, я потрясен, - сказал он, появляясь в вестибюле, - кругом война, ха-ос, а здесь, как в доброе, старое время. Я много раз бывал во дворце в прежние годы, мы – кирасиры царицы – несли здесь караульную службу. Я знаю каждую комнату.
Серафима могла сказать, что и она тоже была в этом дворце в мирное время, до пе-реворота 1917 года: по окончании с отличием гимназии она получила здесь, в Белом зале, награду из рук самой императрицы Марии Федоровны. В придворных каретах девушек прокатили тогда вокруг Белого озера.
- В такое тяжелое время, - продолжал ротмистр, - вы сохраняете красоту. Это под-виг. Прошу вас, берегите дворец!
Он улыбнулся и добавил:
- От ваших и от наших!
Гости вскочили на коней, умчались. Вдали глухо перекатывалась артиллерийская канонада.
Об этой встрече Серафимы Николаевны Балаевой рассказал Владимир Кузьмич Макаров, он присутствовал при разговоре.
Вожди мирового пролетариата, как и белые генералы, не отличались человеколю-бием, хранительницу царского дворца очень легко могли "поставить к стенке" или погнать впереди наступающих войск. 22 октября 1919 г. В. Ленин писал Л. Троцкому : "Покон-чить с Юденичем нам дьявольски важно… Если наступление начато; нельзя ли мобилизо-вать еще тысяч 20 питерских рабочих плюс тысяч 10 буржуев, поставить позади из пуле-меты, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича" (51 том собр. соч.; "Российская газета" 1992 , 19 мая, №6). Серафима Николаевна легко могла попасть в список "буржуев"*.
Рабочий день хранителя дворца был расписан до минуты: проверка инвентаря, ин-структаж служителей, подготовка материалов для реставрации, экскурсии… Ночью Ба-лаева проверяла сторожей. Однажды увидела, что охранника нет, встала на его место, продежурила до утра (в ноябре, без теплой одежды).
К счастью дворца и его сотрудников, "крутые ребята" из Загвоздки, Малой Гатчи-ны, Мариенбурга и других мест не знали о хранившихся в "загородном Эрмитаже" сокро-вищах, они бы нашли способы добыть их. Директорами были малограмотные партийцы, которые плохо понимали свою роль, издавали нелепые распоряжения, приходилось разъ-яснять им, убеждать, упрашивать.
Серафима Николаевна получала нищенскую зарплату, которой едва хватало на по-луголодное существование. Житье скупое - платье худое! Мы все знали, что у Балаевой имеется одно-единственное выходное платье – темно-синего цвета, купленное родствен-ницей. В шкафах и хранилищах дворца имелись сотни комплектов женской одежды, тка-ни… Серафима Николаевна знала, что уборщицы-смотрительницы зал живут еще хуже. В острые, критические моменты она всегда была готова придти к ним на помощь (после войны, в сороковые годы, она нашла моих умирающих от голода, живущих в землянке ро-дителей, предложила папе работать в Дворцовом парке на лодочной станции. Это помогло семье выжить).
В Гатчинском дворце-музее С.Н. Балаева заведовала отделом XVIII века; Юрий Викторович Смирнов руководил отделом века XIX. Он был хорошим знатоком истории русской культуры (последние годы жизни работал в Государственном Русском музее). Невозможно было представить, чтобы он когда-нибудь повысил голос, или в резкой фор-ме выразил недовольство. Если дело требовало решительных слов и действий, умел ска-зать ненавязчиво, деликатно. Во время Отечественной войны 1941-45 гг. Ю.В. Смирнов был мобилизован в Красную армию. По состоянию здоровья не попал в строй, заведовал продовольственным складом. Эта должность могла быть использована для личного благо-получия и довольства.
- Я знал одного музейщика, который служил в продчасти, - рассказывал мне в око-пе в Сталинграде, в 1943 году, один ленинградец, - он жил со старухой-матерью и сестрой. На складе у него были десятки тонн продуктов: консервов, круп, сухарей, а он голодал; мать и сестра лежали, пораженные дистрофией. Случайно об этом узнал его начальник. "Старший лейтенант, - обратился он к этому чудаку, - у вас умирают от голода близкие. Возьмите что-нибудь со склада, накормите их". "Не могу, товарищ полковник, не положе-но". "Выпишите мой дополнительный паек, я распишусь за него в ведомости. А вы отне-сите сестре и матери…"
Я спросил рассказчика, как звали чудака - старшего лейтенанта?
- Юрий Викторович Смирнов.
- Его сестра – Татьяна Викторовна Смирнова, актриса кукольного театра Деммени?
- Да.
Вернемся к Гатчинскому дворцу-музею. В нем работали Владислав Михайлович Глинка – сотрудник Эрмитажа, писатель. Он один из немногих, кто голосовал на собрании писателей против исключения М.М. Зощенко из творческого союза.
Нештатным экскурсоводом был Афанасий Георгиевич Лацкевич - образованный латинист, языковед, пример учености, добропорядочности и чести. Его жена, Людмила Петровна Фролова, заведовала отделом экскурсий в Детской экскурсионно-туристической станции Ленинграда. В воскресные дни проводила экскурсии в Гатчине.
- Александр Иванович, вы занимаетесь изучением Суворова, - сказала мне Людми-ла Петровна, - организуйте экскурсию ленинградских школьников в Кончанское .
В 1797 г. Суворов был отчислен из армии, он хотел поселиться в Кобринском имении под Гатчиной, ему не разрешили. Опальный гофмаршал был сослан в село Кон-чанское Новгородской губернии, он прожил здесь около двух лет. В эти годы Россия при-соединилась к коалиции, начавшей войну с Францией, Павел вынужден был вернуть Су-ворова в армию.
Посещение Кончанского могла дать экскурсантам многое: Суворов жил здесь, как обычно: спал на сене, вставал ночью, окачивался водой, в 8 утра обедал, в 10 часов вечера ложился спать. Много работал. В праздники собственноручно звонил в колокол. Пел на клиросе, громогласно читал "Апостол", устраивал крестьянам свадьбы, крестил детей, примирял ссорившиеся семьи…
Экскурсия в Кончанское началась в Гатчинском дворце-музее; потом группа по-ехала на станцию Боровичи , далее пешком. В одноэтажном домике в Кончанском, где жил великий полководец, в советское время разместилась почта, [там] протекала крыша, покосились двери. Светелку, неподалеку от Кончанского, где Суворов разрабатывал план похода 1799 года, за две недели до нашего прихода сжег пьяный пастух. В усадьбе дочери генералиссимуса разместился Сельсовет, усадебный парк был превращен в выгон скота, бронзовый памятник опрокинут и загажен.
- Вы знаете, кто был Суворов?- спросил я председателя сельсовета.
- То ли поп, то ли генерал! – последовал дипломатически-уклончивый ответ. Рус-скую культуру сознательно уничтожали только лидеры, большинство народа не ведало, что творило.
Сосед моих родителей машинист локомотива Вася Николаев написал в Гатчинское НКВД заявление, что он сам, своими ушами, слышал, как я восхвалял царского генерала Суворова; на праздник 1 мая в нашей квартире собрались студенты, пели дореволюцион-ные песни: "Ванька-ключник", "Степь да степь…", но ни разу не исполнили "Интернацио-нал" или "Смело, товарищи, в ногу…".
- Не люблю страну машинистов! - сказал писатель.
Начались мои неприятности с властями; меня вызвали в дом на Красной улице, допрашивал мрачноватого вида брюнет. На этот раз отпустили.
На плацу перед Гатчинским дворцом снимали в это время кинофильм "Суворов". Режиссер Всеволод Илларионович Пудовкин был известен своими фильмами: "Мать", "Конец Санкт-Петербурга"; он временно проживал в Арсенальном каре дворца – в доме отдыха. Научные сотрудники упросили маститого маэстро рассказать о фильме. Он вы-ступил в дворцовом театре.
Несколько батальонов красноармейцев, переодетых в форменную одежду русской армии времен Павла I, под свист флейт и дробь барабанов вышагивали, выкидывая ноги на уровень пояса. В перерыве на обед фельдмаршал и император направлялись в парко-вый ресторан (тот самый, где красногвардейцы отмечали десятилетие Советской власти). В ресторане я беседовал с великим полководцем, вернее с актером, игравшим его роль.
Моя любовь к дворцу будила у некоторых ненависть. В Греческой галерее, у кар-тины Гюбера Робера "Пожар Рима", я рассказал экскурсантам о событии, уничтожив-шим значительную часть "Мирового города" в 64 году нашей эры:
- Император Нерон пожелал очистить место для постройки "Золотого дворца", приказал поджечь жилые дома, обвинив в этом христиан.
Заместитель директора дворца-музея Мартын Михайлович Ребоне освободил ме-ня от работы. (Странный человек был этот Мартын: он не был ни историком, ни искусст-воведом, не известно, учился ли где-нибудь, ничего не знал, ничего не делал; появлялся в музее на короткое время и исчезал в своей квартире в Арсенальном каре. Единственной заслугой перед культурным человечеством было то, что он носил галстух).
- За что вы его увольняете? - спросила Балаева.
- Он занимается религиозной пропагандой.
- Александр Иванович ничего лишнего не сказал! – категорически заявила Сера-фима. В мою защиту выступили: Янченко, Помарнацкий… Мартын вынужден был отме-нить свое распоряжение.
Разговор о картине мог иметь более серьезные последствия. В 1931 г. в Москве по приказу Сталина взорвали храм "Христа Спасителя" для того, чтобы на освободившемся месте построить Дворец Советов. Всякое подлинное произведение искусства делает более значительным конкретный сюжет, который он изображает. Может быть Мартын уловил намек на действие московских вандалов?
С собрания научных сотрудников я ушел окрыленный – великое счастье жить и ра-ботать с людьми, которые сохраняют твердость духа даже в тяжелые времена, стараются помочь, не перелагают на других тяготы и ответственность, значительны в духовных и внешних проявлениях!
В стране процветала слежка друг за другом. В Гатчину приехал заведующий му-зейным отделом управления Легсдейн . Возвращались в Ленинград мы с ним вместе.
- Комсомолец, какие в коллективе настроения ? - спросил он меня, - Что говорят об арестованных врагах народа? Кто такая Пантюшкина?
Надежда Федоровна по-прежнему работала нештатным экскурсоводом, приходила во дворец-музей по воскресеньям, остальные дни недели отдавала каким-то другим совет-ским учреждениям. Ее мужа недавно арестовали, кажется, как бывшего офицера. Как-то поздно вечером, возвращаясь домой через кладбище (родители мои жили на Ленинград-ской улице), я услышал рыдания: "Мама, мамочка, - причитала какая-то женщина, стоя на коленях перед намогильным крестом, - проси Бога, чтобы он защитил мужа, вернул его мне. Я не умею жить в этом абсурдном мире, я погибну…" Я узнал Надежду Федоровну Пантюшкину, проводил домой, с той поры мы подружились. Начальнику музейного отде-ла я рассказал такое, что у него пропало желание беседовать на эту тему.
Я проводил экскурсии по комнатам Павла I, по Гатчинскому парку, читал лекции о гражданской войне – становлении советской власти в Гатчине.
В пригородных дворцах начали проводить научную инвентаризацию. Мне поручи-ли сделать описание библиотеки Павла I. Император владел славянскими языками, хоро-шо знал латынь, немецкий и французский языки, увлекался историей, математикой, читал труды просветителей. Известно, что в свою записную книжку он записывал понравившие-ся мысли. Из Монтескье взял: "Первое качество солдата – сила и здоровье. Офицер, кото-рый ослабляет силы своих подчиненных, мучая их или нанося им побои, повинен перед Богом в убийстве". Павел добавил: "И заслуживает наказания". Увлечения Павла I отрази-лись в подборе книг. Как это было не похоже на утвердившиеся стереотипы, что сын ве-ликой Екатерины был малограмотным солдафоном, слепо следовавшим за Фридрихом II Прусским! Книги были в сафьяновых переплетах, с экслибрисом "РР".
В библиотеке было много альбомов с архитектурными чертежами (знаменитый "Кушелевский альбом") с ландкартами; особенно много было гравюр, изображавших форму одежды поляков русской армии. Громадные пачки этих эстампов сохранились в том виде, в каком вышли из типографии – нераспечатанными.
Работу в библиотеке продолжила Нина Александровна Фаас – филолог (жена профессора-физика, сотрудника АНСССР В.А. Фааса); мне поручили инвентаризацию Оружейной галереи Павла I.
Предметы вооружения Гатчинского дворца – холодное и огнестрельное оружие XVI-XVIII вв. были изготовлены известными европейскими и восточными мастерами – заслуживают специального исследования. Оружие было украшено золотом, серебром, драгоценными и полудрагоценными камнями. Большую помощь в инвентаризации оказа-ла опись 1882 г., сделанная крупным специалистом-оружейником. Моя работа была про-верена в Государственном Эрмитаже и, по словам С. Н. Балаевой, хранилась там.
К сожалению, многое из Оружейной галереи Гатчинского дворца было через "Ан-тиквариат" передано за границу (в Англию были отправлены уникальные пистолеты).
Процесс распродажи старинного оружия продолжался и в 50-60 гг., в Москве меня вызывали в таможню как консультанта, все попытки сохранить коллекционные предметы из московских собраний, не дать их вывезти за рубеж успеха не имели.
В шкафах оружейной галереи Гатчинского дворца хранилась военная одежда, ки-расы, головные уборы, обувь. В витринах экспонировались мундиры императоров Петра I, Павла I, Александра I…
Известно, что у Петра I было всего два парадных кафтана. Князь М.М. Щербатов писал, что один кафтан был "голубой, гродетуровой … с серебряным шитьем, да сказы-вают еще у него был другой кафтан дикий с золотым шитьем… Прочее все было так про-сто, что и беднейший человек ныне того носить не станет…"
Со времен Петра I появляться в обществе в новой - "с иголочки"- одежде было признаком дурного вкуса (это не распространялось на парадную, орденскую, дипломати-ческую одежду). Десятилетним мальчиком Павел вспылил на камердинера, который отка-зался надеть на него старый, поношенный камзол, который перед этим сам приказал вы-кинуть.
В витринах дворца хранились мундиры императоров, потертые на локтях, штопа-ные; ботфорты и сапоги были в заплатах, подметки стерты.
Император Александр III носил штопаные рейтузы, неоднократно чиненые сапоги*.
Женская одежда была богатой (после Французской революции в конце XVIII в. по ней определялось имущественное положение семьи).
В Гатчинском дворце хранились десятки, если не сотни комплектов женской одеж-ды из тафты, атласа; шубки-"шельмовки", муфточки-"маньки", чепцы-"королевино вста-ванье", кафтаны, веера, искусственные цветы, кружева, обувь… Кажется, не было ни од-ного фрака.
"Антиквариат" и начальство из Наркомата внешней торговли совершали опусто-шительные изъятия одежды, однако во дворце все еще оставались громадные ее запасы.
В один из вечеров во дворце зажгли свечи; сотрудники надели одежду XVIII в. В кафтанах и камзолах, в платьях "на панье" мы с трудом узнавали друг друга – такими ста-ли красивыми. Женские лица при свете свечей приобрели загадочность, "таинственность". Весь дворец стал похожим на сказку из "Тысячи и одной ночи". За Китайской галереей была устроена выставка придворного костюма. В ее создании участвовали Пац-Памарнацкий, Лацкевич и Ваш покорный слуга.
На третьем этаже центрального корпуса была развернута выставка фондов. В пер-вом зале экспонировались большие, недавно отреставрированные пейзажи Ф. Алексеева , изображавшие виды Москвы и Петербурга. В последующих комнатах было представлено более двухсот исторических портретов, миниатюры, акварели, фарфор.
Большую помощь в проведении инвентаризации оказал Михаил Величко . Он ра-ботал бухгалтером в штабе авиабригады в Арсенальном каре, любил дворец и оказался превосходным фотографом.
Во дворце сохранились свидетельства вкусов и увлечений его владельцев; в книгах Павла I и Марии Федоровны лежали засушенные цветы. При передаче имущества в Гос. Эрмитаж открыли коробку с одеждой Павла I – ощутили сохранившийся запах духов. В Башенном кабинете Павла I перед аналоем, перед которым на коленях молился импера-тор, на паркете были заметны углубления… Особенно много предметов ушедшей жизни было в комнатах имп. Александра III.
Меня вызвал директор музея. В его кабинете были артисты МХАТа во главе с К.С. Станиславским ; в Париже они узнали, что одна из самых богатых коллекций искус-ства на эротические темы находится в Гатчинском дворце, мхатовцы захотели ее увидеть.
-Проведите наших гостей в ванную Александра II, - сказал директор, - поднимитесь по винтовой лестнице, откроете запечатанную дверь, после осмотра дверь снова запеча-таете и принесете мне ключ.
О существовании этой коллекции я не знал. В нескольких комнатах антресолей бы-ли сотни произведений искусства: от античных, X в. до нашей эры, до европейских сере-дины XIX века. В бронзе, терракоте, мраморе, масляной живописи, акварелях была запе-чатлена любовь, которая у философа Платона называлась "всенародной", плотской, в от-личие [от] любви небесной, истинной, которая воплощалась в образе Афродиты-Урании. Половая любовь есть высший расцвет индивидуальной жизни; художники запечатлели эти формы*.
В Арсенальном каре проводили описание вещей в комнатах великих князей. Покои вел. кн. Михаила Александровича были обставлены разностильной мебелью, имелись ве-щи, сделанные в Абрамцевской художественной мастерской; на стенах – этюды В.Д. Поленова (Русско-турецкая война, 1877 г.). Михаил Александрович служил в Гат-чине, в Кирасирском полку. В популярной песне "Журавль" про Синих кирасир пели:
Как красотку соблазнить
Нужно гатчинца спросить.
Гатчинские кирасиры – рослые брюнеты (л. гв. Павловцы – курносые, л. гв. Мос-ковский – рыжие) пользовались успехом у дам и не только у них…*
В Гатчинском дворце-музее было много комнат, закрытых для осмотра не только посетителями, но и сотрудниками. О спрятанных сокровищах зарубежные специалисты иногда знали больше, чем мы. Приведу только один пример: из Германии пришел запрос о портрете какого-то немецкого князя. Из дворца-музея ответили, что таковой портрет в описях не числится. Через год или два этот портрет был обнаружен.
Во время оккупации немцы сняли и вывезли паркеты из парадных комнат Павла I – не тронули паркет Белого зала – он был "не подлинный" (сделан по образцу паркета Ри-нальди при имп. Александре III .
После объявления войны 22 июня 1941 года я приехал в Гатчинский дворец – пред-стояло сдать последний госэкзамен в университете, было воскресенье, я устроил себе вы-ходной день. В Собственный садик Павла I ко мне вышла Ирина Константиновна Янчен-ко: "Мы готовим вещи для эвакуации, - сказала [она] с дрожью в голосе, - не советую Вам входить в музей. Пусть он останется в Вашей памяти таким, каким Вы знали его в мирное время". Это было мое последнее свидание с дворцом, с милой Гатчиной…
8 августа 1943 года Янченко погибла на улице Ленинграда, во время артиллерий-ского обстрела. За несколько недель до этого трагического дня ушел из жизни ее муж – научный сотрудник-математик Дьяконов. Он не вынес голода, пытался получить не поло-женную по карточке пайку хлеба, арестован…
Отец моей университетской приятельницы, начальник Главного морского штаба контр-адмирал Владимир Юльевич Рыбалтовский, рассказывал:
- Когда освободили Гатчину от немцев, я в это же день послал адъютанта во дво-рец, узнать, имеют ли они о вас какие-нибудь сведения? Дворец горел, пламя вырывалось из нескольких окон. Горючая жидкость была разлита в 6-8 залах. На снегу умирали в кон-вульсиях несколько десятков наших танкистов, которые первыми вошли в город. В подва-лах дворца нашли бочки и выпили метиловый спирт. На бочках было написано по-немецки "Яд", нарисованы "адамовы" кости. На зловещее предупреждение не обратили внимание. Около дворца стояла охрана, поставленная советской военной контрразведкой "Смерш", полагали, что здание заминировано. Послали запрос командующему фронтом, ответ пришел через месяц…
Причиной гибели одного из самых значительных памятников культуры был абсурд XX века, подготовленный и осуществленный безответственными элементами общества.
Эпилог
Родители мои во время войны жили в землянке, в поле, под "Большой Загвоздкой" – дом на Ленинградской улице сгорел во время артобстрела. Однажды к ним пришел уча-стник Гражданской войны, командир красногвардейской части, где служил отец, Федор Куцков. В промежутке между Гражданской и Отечественными войнами "Федя" работал на городском кладбище – копал могилы. В 1941 году, в лесу "Зубра", он организовал парти-занскую группу. "Загвоздка", "Колпаны" имели своих героев "сопротивления", о которых не знали ни в райкоме, ни в обкоме партии.
- Ваня, наши ребята в лесу голодают, - сказал Куцков, - нужно добыть продоволь-ствие!
- Федя, я сам едва передвигаюсь от голода, едва ли смогу чем-нибудь помочь!
Куцков вынул последний и самый важный аргумент коммуниста – наган:
- А это видел?
Отец сдался: был разработан и осуществлен хитроумный план – у немецкого же-лезнодорожного коменданта в хлеву стояла корова, ее увели (связали часового; на ноги парнокопытной надели немецкие ботинки, чтобы не оставила следов).
Немецкое командование сбилось с ног, разыскивая похитителей, - ничего обнару-жить не удалось. Федор Куцков иногда появлялся в городе, его подозревали в какой-то враждебной деятельности, но ничего конкретного не знали. Отец встретил Куцкова на За-гвоздинском железнодорожном переезде.
- Ваня, не подходи ко мне, за мной хвост, прошептал тот, проходя мимо. Похитите-ля коровы свалили, связали, через несколько дней казнили. Отца и мать арестовали по по-дозрению в связи с партизанами; били при допросах, до конца дней они находились в за-ключении в концлагере "Штутгоф". Вскоре после освобождения мама умерла от перене-сенных истязаний.
Родители пострадали от оккупантов-иноземцев, я – от своих. Сдав последний гос-экзамен в университете 3 июля 1941 г., я добровольцем вступил в Красную армию; был зачислен в морскую пехоту, направлен в Волжскую военную флотилию. Службу нес ис-правно, в свободное от вахты и нарядов время читал лекции: "Военное прошлое русского народа". Начальство заметило старание, предложили написать заявление о приеме в ком-мунистическую партию, являвшую собой, как известно, ум, честь и совесть нашего столе-тия. По интеллигентской скромности, я от этой чести деликатно отказался. В короткое время было состряпано дело по обвинению в антисоветской агитации (ст.УК 58,10): обви-нили в распространении клеветнических слухов о голоде в блокадном Ленинграде ("в го-роде, носящем имя великого Ленина, голода быть не может"). Было доказано, что я вос-хвалял "царских генералов" (лекцию о Суворове закончил словами: "Подвиги суворовских солдат и офицеров достойны подражания"). Инкриминировали "клевету на товарища Ста-лина".
4 июня 1942 г. военный трибунал Волжской военной флотилии приговорил к 10 го-дам ИТЛ. В сентябре 1942 г. я бежал из лагеря. Через две недели пойман в лесу, назвался чужой фамилией, как дезертир был отправлен в штрафбат на Сталинградский фронт, с "отбытием наказания после войны". На десятый день наступления из 52 человек осталось 7.
20 января 1943 г. я был тяжело ранен.
В марте 1946 г. демобилизовался; жил в Москве под вымышленной фамилией "Кузнецов Анатолий Яковлевич"; работал в останкинском музее "творчества крепостных". Однажды во дворец приехал начальник Музейного отдела Ленсовета Станислав Валерья-нович Трончинский .
- Александр Иванович, - обратился он ко мне, - директор говорит, что принял на работу "гатчинца", какого-то Кузнецова. Я такого не знал!
- Кузнецов Анатолий Яковлевич – это я, - ответил я как можно спокойнее, - Вы за-были мою фамилию!
У Трончинского раскрылся рот. Сотрудники слушали нас с изумлением.
- Пойдем, покажешь мне музей, - наконец выдавил гость из пересохшего горла. Мы пошли по дворцу, я рассказал вкратце свою "Одиссею". Трончинский вздыхал, охал, качал головою…
- Держись, дорогой, может, уцелеешь! В Суздале, в тюрьме, сидит ученый секре-тарь Государственного Эрмитажа Раков; сидят многие историки, филологи…
С Трончинским мы расстались. С "Кузнецовым Анатолием Яковлевичем" встреча-лись С.Н. Балаева, Ю.В. Смирнов, А.В. Помарнацкий, Л.П. Фролова, особенно много по-могла сотрудница Гатчинского (затем Останкинского) дворца-музея Марианна Петровна Башилова . Тихие, мирные, покорные насилию грубых властей "гатчинцы" словно бы объявили войну ребятам с Лубянки и Большого дома – "искусствоведам в штатском". Они старались поддержать попавшего в беду коллегу-музейщика, приезжали в гости, утешали.
Между небом и землей, между жизнью и разоблачением я прожил долгих 13 лет! И все же "застукали", вызвали в военкомат, просили предъявить паспорт.
- Руки! – неожиданно крикнул тип, появившийся, словно "бог из машины". Обы-скали, арестовали, но вскоре отпустили: шел 1955 г. Военный трибунал МВО 6 июня 1955 г. ("определение" № 1957-Н) дело прекратил: "в виду отсутствия состава преступления", "в виду недоказанности преступления".
Милые, старые "гатчинцы". Вас никого не осталось в живых! Я молюсь за Вас! Молюсь, чтобы восстановили наш "Загородный Эрмитаж". Vale et me ama!
Май 1994 г. Александр И. Кузьмин